Монах Ордена феникса - Александр Васильевич Новиков

сдержал рвоту, а потом у него онемела челюсть. Это было странно, пугающе, ему на секунду показалось, что ведьма решила его отравить, но немота пошла по телу, сковала не проходящую боль в плече, и мир без боли расцвел яркими красками, не смотря на хмурую погоду.

– Боже, у меня ничего не болит. Как же здорово, что у меня ничего не болит, – думал он. – Всем, кто рвется к власти, хочет море денег или недоволен жизнью, нужно, чтобы у него что нибудь сильно и долго болело. А потом прошло, и тогда он будет счастлив.

– Я не буду есть травы из Леса, особенно из рук ведьмы, – кричал (хотел кричать, но по факту, хрипел) Тупое Рыло. – Бог исцелит меня и без демонических произведений…

– Здесь, в Лесу, только один Бог: травы, крепкий сон и собственное здоровье… Жри, давай!

– Это три Бога получается, глупая ведьма. Отстань от праведного…

– Ах ты…Да что ж я с тобой нянчусь…

Лилия заботилась о своих больных больше, чем о себе самой, вне зависимости от верований и отношения больного к ней, и эта забота носила насильственный характер. Попытка сопротивления была чревата и каралась по законам болезненного времени.

Она нажала Тупому Рыло на рану, а пока тот орал, извиваясь в судорогах, натолкала ему полный рот травы, сменив дикий вопль на болезненное мычание. Впрочем, вскоре Тупое рыло уснул.

– Вот и поспи, праведник хренов, – тяжело вздохнула Лилия.

И только сейчас Альфонсо заметил, как сильно она похудела и побледнела. Три дня носилась она по поляне, выкапывала какие то травы, одна горше другой, варила вонючие отвары, следила за костром, рубила дрова, носила в котелке воду, выгребала из под больных испражнения, в конце концов, умудрилась снять шкуры с четырех лис, кое как, слабыми ручонками, очистить их от жира. Теперь больные лежали на дурно пахнущих, плохо очищенных, но потрясающе мягких и теплых лисьих шкурах. Надергав из своего плаща, приходившего к концу, ниток, зашила она лицо Гнилого Пуза, превратив его раны из пугающе страшных, в пугающе очень страшные.

Кроме того, бедняжке приходилось каждый день осматривать три раны, и просыпаться ночью по несколько раз, не давая Гнилому Пузу ворочаться во сне, успокаивая его, словно и вправду была его матерью.

То ли ослабленный потерей крови, то ли от собственной беспомощности, а может, от нескончаемой боли, но Альфонсо стал сентиментальным, и теперь он увидел ведьму с другой стороны: он видел заботливую, какой может быть заботливой только женщина, умелую знахарку с несгибаемой волей, всеми правдами и неправдами вытаскивающей из могилы их троих, обреченных без нее на смерть. Дрожащими от усталости руками, с сочащимся по ним желтом гное, разматывала она раны больных, не морщась принюхивалась к нестерпимому запаху тухлятины, снова прикладывала травы, снова рвала на полосы свой плащ, пока он совсем не кончился. Спала она теперь вместе с Альфонсо под одним плащом, прижавшись к нему всем телом, положив голову на здоровое плечо; от этого сильно к утру немела рука, и волосы постоянно попадали то в нос, то в рот, Альфонсо, в зависимости от того, чем тот вздумал было дышать, но Альфонсо терпел – он то днем выспится.

Оправившийся быстрее всех пес – волк принес глухаря, заслужив премию «лучший хороший мальчик года», отчего совершенно не скрывал своих эмоций, раскапывая землю когтями задних лап от восторга. Лилия принялась его потрошить (глухаря, конечно же) , но нож выпал у нее из рук, и она упала прямо в грязь. Волк всполошился, гавкнул в испуге, лизнул ей лицо, сел и заскулил.

– Черт, подери, – подумал Альфонсо, – умотали девку. Так и сама, не дай Бог, кони двинет.

Лилия попыталась встать, но попытка получилась слабой, безрезультатной. Бледное, тонкое до каждой косточки тело Лилии дышало слабо, прерывисто, словно у нее и на это не было сил. Боль будет адской, но выхода не было: Альфонсо попытался встать, нещадно воюя с головокружением, стараясь не двигать правой рукой; ему казалось, что его протыкают раскаленными прутьями в награду за каждое движение, которое он делает. Шаг – мир стал темным, мутным, тошнотворно шатающимся. Где то, в котелке, вонючий отвар; Альфонсо выпил его весь, до капли, стоял неподвижно, дожидаясь блаженного онемения; без отвара он бы просто даже не дошел до Лилии. А так, кое как приподняв верхнюю ее часть, волоча по грязи ее синие ноги в стоптанных и разорванных сапогах, он уложил ее на лисью шкуру, сам упал рядом, тяжело дыша. Отвыкшие от работы мышцы болели, хотя весила Лилия, наверное, килограмм сорок.

– Тебе нельзя вставать, – отчетливо, но, не открывая глаз, сказала ведьма. Даже попыталась приподняться, но не смогла.

– Спи, – выдохнул болью Альфонсо. Он знал, что нужно будет рубить дрова, думал об этом с содроганием, готовясь к аду, но… После того, как пес поделился пищей с Лилией, а получив от нее косточку от добычи, которую сам же и добыл, разлаялся от счастья, Альфонсо думал, что его больше ничем нельзя удивить. Но пес удивил. Он ломал своей лапой ветки, выдергивал из земли мощными челюстями, приносил к костру деревца, складывал в кучу. Пес, конечно, не особо различал сырое дерево и сухостой, выдергивая все подряд, отчего костер стал дымным, но разве можно много требовать от животного, которое просто копирует поведение людей, не зная толком, для чего нужны эти действия?

– Какой хороший пес, – в приливе восторга проговорил Альфонсо. Он бы его даже погладил, но побоялся.

Лес жил. Появлялись хищники: росомахи, лисы, мелькнула и пропала в кустах рысь, но, к счастью, звери боялись огня, и близко не подходили.

Пес снова притащил целое дерево, с листьями и хорошей корневой системой, облепленной грязью. Его стараниям угодить Лилии можно было только подивиться, а над гордостью и осторожностью, с которой носил порванный красный бант между ушами, можно было бы посмеяться. Прошла неделя, в течении которой Альфонсо начал потихоньку вставать, морщась от боли; он воткнул четыре ветки в грязь, положил на них перекладины. Сверху набросали сухой травы, придавив ее глиной, и теперь затяжные дожди обтекали своими мокрыми руками – струями этот навес и больных в нем, вместе с костром по сторонам. Делал он его долго, постоянно отдыхая, но Лилии помогать запретил, пытаясь как то облегчить ей жизнь. Пес в навес не помещался, влезала только голова, которая ложилась на колени ведьме, заставляя ее ноги хрустеть суставами.

– Почему ты лис не заколдовала, ведьма? Чтобы они нас не тронули?– спросил Тупое рыло. С того момента, как он стал более менее мобильным, он воспылал к Лилии странной ненавистью, стараясь нагрубить ей на каждом шагу, не позволял к