Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

вставшими на ее пути, собравшиеся знали, но захват такого куска слишком сильно нарушал с таким трудом достигнутое равновесие. Этого следовало избегать всеми силами, и потому собравшиеся заинтересованные лица большинством голосов все-таки решили дать провинившемуся шанс.

Геша Кандауров, свободный художник, подвизавшийся на почве монументальной живописи (Помните Владимира Ильича во весь рост, в кепке и со скатанной в трубку "Правдой" в деснице, размером со второго по седьмой этаж фасада здания НИИП на последнее седьмое ноября? Его работа.) недоумевал. Гигантское, побольше того самого плаката полотнище надо было раскрасить непонятными разводами серого, сизого, болотно-зеленого и зеленого просто. Навроде армейской "камуфляжки", только посложнее. Причина, по которой обратились именно к нему, была проста и существенна: он был счастливым обладателем "рамы", – устройства, покрывающего распыленной краской обширные поверхности в соответствии с программой. Ночью, при свете пары тусклых, почти не разгонявших тьму лампочек, под необъятными сводами ангара, превращенного в склад и теперь, ради одной этой ночи почти полностью освобожденного от гигантского количества товаров, развернулась работа. Вдоль двух перпендикулярных штанг длиной по пятьдесят метров, обозначавших угол и координатные оси полотнища, быстро и бесшумно бегали, рдея нестерпимо-яркими синими огоньками, две лазерных головки, а по полотнищу, строго следуя их безмолвному диктату, сновал, негромко пофыркивая краской, паукообразный механизм размером примерно с детскую коляску на близнецов. Дело шло с быстротой и точностью, почти пугающими, и было завершено к половине четвертого утра. Гешу смущала нелепая окраска. Удивляло, почему узор состоит из вроде как квадратиков, но вопросов он не задавал. Ему платили в том числе и за это, но если бы и не заплатили, он все равно сделал бы все, что от него требовалось и все равно не задавал бы вопросов. Как не задавал их тогда, когда два года тому назад его нашли и вручили "раму" вместе с инструкцией и фальшивой, как улыбка американца, этикеткой "Тошиба". Обязательства, вытекающие из этого, сами собой разумелись. А нелепый характер окраски объяснялся просто: это было увеличенное до размеров четверти гектара и сделанное с воздуха электронное изображение одного неуютного уголка родной страны, реально существовавшего почти посередине Ипатьевских Топей, аккурат рядом с Фединой Чарусой.

Еретик запустил "Фору". Потом со "спины" "П-3.2", гигантского, – и, вследствие простоты задач, довольно простого по устройству, – ракетопланера системы Дорио-Доренского ушел на низкую орбиту и успешно вернулся на землю шестидесятитонный (по стартовому весу) "Памир", сделанный КБ Еретика. Это было еще полбеды, беда пришла, когда "Памир-1" совершил вполне удачный пилотируемый полет с пятью космонавтами на борту. Это было равносильно катастрофе, и Слушко со скрежетом зубовным начал внедрять технологии ненавистного Гельветова, но было уже поздно:

– Новые технологии обслуживают старые конструктивные решения, новое вино налито в старые мехи. – Сказал Еретик. – Паровоз с ногами.

Откровенно говоря, – новые изделия "Энергии" были не так уж плохи, но теперь, после его впечатляющих успехов, да еще достигнутых вроде бы без особого напряжения, по видимости легко, как будто его банде при необходимости ничего не стоит добавить еще столько, сколько потребуется, наверху слышали прежде всех прочих именно его слова. Недавно еще такие авторитетные, остальные космические "фирмы" как бы отодвинулись на второй план, – и занялись решением задач второго плана. Не всех, – особенно это относится к молодому поколению конструкторов, – это устраивало. Люди лет по тридцать, – среди конструкторов, в отличие от композиторов, не было совсем уж юных, – были отлично осведомлены в возможностях "мозаики", свято уверены в собственных возможностях и жаждали самостоятельности. Именно один из них после ряда промеров выбрал Федину Чарусу: местные жители утверждали, что у страшного, лживого, как улыбка акулы, озера, дна в черной воде под веселенькой зеленой травкой вообще нет, но на поверку глубина его оказалась как раз та, что надо: пятьдесят метров. В одну светлую майскую ночь специально для такого случая сделанный болотоход "Кировец" выгрузил на его топком берегу гигантский надувной плот, заботливо раскрашенный под местность, и включил компрессор. Надув плот и оставив кормить комаров какого-то бедолагу, болотоход вернулся восвояси. Следом, ориентируясь по гирокомпасу и найдя нужное место по люминесцентным меткам, что вдруг засветились зеленоватым огнем под невидимым потоком ультрафиолета, прилетели два принадлежавших семье "МиК-2" и выгрузили все остальное, нужное для начала.

Безусловно, Воронов был виноват. Но, помимо этого, главы соседних семей еще и были к нему пристрастны, не могли ему простить именно этого, – этих машин, вездеходов, самолетов и даже конвертопланов. Безусловно. Большинству из них всякая такая бросающаяся в глаза техника, готовое железо, казалась опасной нескромностью, дурным франтовством, нарушением обычая жить укромно. Александр Сергеевич глубоко имел ввиду их неодобрение, – вас не трогают и вы меня не трогайте, – но, как оказалось, – до случая. Теперь ему припомнилось все, и, ежели бы не жадность собратий, не желание их избыть беду за его счет, дело могло кончиться и совсем скверно.

Небо уже светлело, когда участники болотной экспедиции утопили в чарусе тяжеленные круги, назначением которых было увлечь за собой нижнюю часть широких цилиндрических мешков из бездефектной пленки, бесконечных чулков, по длине как раз достигавшие поверхности. Эти своеобразные якоря пробили слой ила и надежно улеглись на слой плотной глины, – той самой, по сути, которая и позволяла существовать топям. Следующим делом, спешным и трудным, было замаскировать все это, поэтому все время, которое оставалось еще до настоящего утра, когда растает утренний туман, строители надували "малые" плоты, натягивали маскировочные сети и ставили пятнистые палатки. Впрочем – сама по себе гиблая местность эта всячески способствовала попыткам скрыть строительство от посторонних глаз. Тут некому было – ходить, и некому – летать над бесконечными пространствами заболоченного леса и откровенных топей.

Делом следующих двух ночей было заполнение всех трех притопленных мешков смесью, монтаж ЭХГ, – тоже притопленного на три четверти, – и доставка первых порций метанола, призванного питать этот генератор. Вообще же вечная, неизбывная с самого начала Перезакония Проблема Метанола никогда еще не вставала во весь рост в такой степени. Сколько его было перевезено короткими майскими ночами на берег Фединой Чарусы, – лучше даже не говорить. Лучше молча побледнеть и утереть со лба хладный пот, потому что истине все равно никто не поверит. Тем более, что снаружи все равно почти что ничего не было видно. Зато, когда вся предварительная работа была переделана, дел практически и вовсе не осталось, – кроме как ждать и надеяться. Все остальное происходило