Монах Ордена феникса - Александр Васильевич Новиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Осмелюсь вклиниться в разговор… Ваша Светлость, – вклинился в разговор Гнилое Пузо, – но не лучше ли их продать? Может, если они редкие, за одну лошадь три можно попросить?
– Да кому они нужны? – удивился Альфонсо и оказался неправ. Пришедший по зову Яхонт, вожак гильдии купцов, едва взглянув на лошадей Альфонсо, увидел в них что то такое, за что вызвался выторговать по пять ломовых лошадок за одну породистую. Потом он с радостью согласился продать все драгоценности в замке, причем с такой радостью, с которой стал подозрителен для Альфонсо. Он давно подозревал, что купцы накручивают на свои товары слишком большие проценты, но, поскольку даже считать не умел, лезть в высшую (как там, эта новомодная наука, называется?) математику не хотел. Куда продадутся товары, Альфонсо не спрашивал, но это и так было понятно: хоть торговля со Степью и была запрещена, то это не означало, что ее не было. Альфонсо, как неожиданный представитель дворянского сословия, по идее должен был эту торговлю с недружественной страной подавлять, но по его логике от этой торговли выходила одна польза: на бесполезное золото и ненужные камни покупались товары необходимые для жизни и войны. Когда в Степи начнется голод, посмотрим, как они золотом будут питаться и чем отстреливаться.
– Слушай, Пузо, будешь графом? – спросил Альфонсо, когда они возвращались с загона для лошадей. Идея эта пришла ему недавно, Альфонсо ее долго пережевывал в голове, и получалось по всем параметрам, что идея хорошая.
– А чего делать то надо? – зевнул Гнилое Пузо.
– Из дерьма Леванию вытаскивать.
– Ну можно попробовать…
– Ну ты попробуй. Дам тебе три деревни и городок, составлю петицию Аэрону, он даст тебе титул и табличку… Кстати, с таким именем тебе нельзя быть графом, какое имя себе хочешь?
Гнилое Пузо как зевал, пытаясь бороться с накатившей сонливостью, так и замер, к удовольствию Альфонсо, с открытым ртом. Поменять свое имя на более менее красивое было его давней мечтой, почти открытой раной, прикасаться к которой он боялся даже сам, по этому спросил предельно недоверчиво, чтобы не обмануться разбушевавшимися не на шутку, ожиданиями:
– И ты можешь?
– Я нет. Король – да. И судя, по тому приему, который был во дворце, он согласится. Так кем будешь? Может, Игнасио иф Дэлавар?
– Нет. Я хочу быть Василием. Василием Пупкиным.
– А? – Альфонсо поднял бровь, выражая эти свое удивление. Ему вспомнился граф Морковкин – на его взгляд это имя тоже звучало нелепо. Да и вообще, эта мода на непонятные, заморские имена была какой то смешной и странной. Пупкин! А чего не…
– А чего не Попкин? – хмыкнул Альфонсо. – Можно тогда с таким именем и свое старое имя не менять, оно все равно не лучше.
– Тогда Пушкин, – подумав, изрек Гнилое Пузо, – Василий иф Пушкин. Звучит? Чего ржешь, Светлость? А мне нравится.
– Но Ваша светлость, это же крестьяне, они для того Агафеноном и созданы, чтобы в поле батрачить! – это был первый случай, как Муслим возразил герцогу так дерзновенно, но и указ был совсем уже сумасшедшим: делать выходными днями каждый шестой и седьмой дни недели, отсчет начиная с сегодняшнего дня. Это немыслимо!
– Они дохнут, как мухи, – сказал Альфонсо, а потом вспомнил, что по кодексу герцога следует разозлиться на попытку, хоть и жалкую, возразить, и разозлился:
– Плетей хочешь, рожа?
А поскольку в отрыве от контекста, без объяснения причины гнева, будь он хоть сто раз понятен, эта фраза выглядела как предложение, то, подумав, он добавил:
– Смеешь мне перечить, гад?
Муслим не смел. Хотя сказать мог многое: он не считал крестьян за людей, но их психологию знал неплохо: эти реформы, направленные на облегчение жизни простого люда, простой люд расценит как слабость, и благодарности не будет- народ будет недоволен всегда, когда за них никто ничего не делает. И в этом отношении он был прав, и правота его не заставила ждать много времени, чтобы подтвердиться: на взмыленном коне, буквально через месяц к замку прилетел воевода местной военной части, спрыгнул, а точнее, сбросил со спины коня свое круглое, колыхающееся во всех местах тело, и побежал, а точнее, покатился прямиком к Альфонсо. В замке он был не часто, но даже при всей срочности дела, он нашел время, чтобы удивленно осмотреться: пустые полки, раньше служившие пристанищем несметных богатств, камин, сиротливо и грустно блестящий толстым слоем пыли, ободранные стены, раньше бывшие одеты в парчу и шелк, навели его на мысли, что и этот владелец собрался смываться из страны. И уже запаковался.
– Беда, Ваша светлость, бунт у нас! – брякнулся в ноги Альфонсо воевода. Изначально он планировал просто поклониться, но, споткнувшись, упал. – Кривное взбунтовалось!
В отличии от большинства дворян, Альфонсо не испытывал страха перед бунтом. Он испытывал злость. Жгучую, болезненную, как больное горло или воспаленные легкие ярость и знал, что если ее не выместит на ком-нибудь, то она его сожжет. Казна пустела на глазах, замок, требующий ремонта и денег, разваливался, лошадей, коров, волов, еды, мужского населения катастрофически не хватало, на пороге война, а тут еще это. Всю дорогу, сотрясая потроха в дубовой по своей конструкции повозке на грандиозных колдобинах отечественной дороги, уговаривал он себя немножко поостыть, и немножко получилось, по крайней мере, внешне он был спокоен. Как задремавший вулкан.
Деревня гуляла. Точнее, сначала она гуляла, сейчас же, воодушевленная пьяными речами одного из местных ораторов, искала выхода своему гневу на несправедливости жизни, в грозных криках и отказе выйти в поле на работу.
– Что здесь происходит? – крикнул Альфонсо, едва вышел из повозки, подошел к люду и глянул на них. В принципе, он и так все понял, но вопрос обратно в рот не затолкаешь. Первой на подавление бунта явилась королевская дисциплинированная стража, которая и стояла, в полной боевой готовности, ожидая приказа, еще и ровными рядами. Местная же дружина имела вид удручающий: мятые, не первой свежести вояки, еще и не все экипированные: кто в рубахе, вместо кирасы, кто с палкой вместо меча, сбились в кучу, как стадо овец. Прикатился воевода, весь мокрый от натуги, красный от нее же.
– Доколе… – крикнул пьяный голос и подавился, закашлялся: доколе будет несправедливость длиться, а люди честные? Почему мы, как свиньи, ботву капустную жрем, пока там вельможи мясо хрупают, а люди?
Начальник дворцовой стражи поднял меч, но Альфонсо его остановил, подняв руку. Гнев. Гнев требовал выхода, он бурлил, просясь наружу и скоро его никто не будет трудиться сдерживать.
– Вы что же,
