Четыре в одном. Лирика, пародии, байки Лопатино, Жы-Зо-Па - Софья Сладенько

поумерили бы гонор и прыть.

Нравы ангелов – зыбучи пески.

Вероятность объяснений мала.

Охранять им горемык не с руки,

а точнее говоря, не с крыла…

нотариально удостоверенное завещание

Ох, я чувствую, слабею. Гаснут силушки, ей-ей…

Всем врагам – по пять копеек. Это восемь тыщ рублей.

Каждой твари дам по паре, каждой се́стре по серьге,

алкоголикам – стопарик, чтоб судили по себе.

Жадным – мартовского снега, бедным – стильный гардероб,

а ещё кусочек неба, под которым кот продрог.

Молоко, что ночью скисло, грабли, вилы, ржавый лом…

Завещаю целый список. Всё, что нажито трудом:

старый ржавый рукомойник,

пса, что вечно недоволен,

книгу Черчилля о войнах

и рассохшийся комод.

Самовар ужасно древний,

ноготь свергнутой царевны,

пруд в заброшенной деревне

(в нём утопленник живёт).

Третий том арабских сказок,

раватибы для намаза,

в деревянной банке стразы,

восемь грамот и диплом.

И доверенность в сберкассу,

и пластинку «ко́ндор паса».

Ми-струну от контрабаса,

лук в корзине под столом.

Завещаю царский рубль,

домотканый свитер грубый,

«Откровения Колумба»,

что зачитаны до дыр.

Первый зуб и первый локон,

афоризмы «Лыко в стро́ку»

и автограф Оно Йоко,

сноп колосьев от страды.

Сдутый шарик, зубочистку,

попугайчиков речистых,

жизнь, в которой волочится

недовольная судьба.

Банку с высохшею краской,

дом в предместии Дамаска,

где набиты под завязку

всяким хламом погреба.

Лепестки увядших маков,

два свидетельства о браках,

фото шапки Мономаха

и хозяина под ней.

Запах квашеной капусты,

приготовленной искусно,

мемуары Златоуста

и хандру осенних дней…

Весь архив скандалов с кем-то,

«закидоны» интроверта,

тапок, склеенный «Моментом»

(тот, что с пряжкой на боку).

Угольки от шапки вора,

дольку яблока раздора,

каплю старого ликёра,

разводящего тоску…

Бред исписанных тетрадей

заберите, Бога ради.

перхоть ангелов

Перхоть ангелов ветра́ми уносило

в виде снега, в действии простом.

Всё запорошило. Даже силу

древности намоленных икон.

Девочка, жена, дурёха-странница…

Сдюжить, не сломаться, пережить.

Всё течет, но мало что меняется:

великаны, карлики, пажи.

перерождение

Бабочкой стать, разукрасив его обитель,

и наплевать, что у бабочки жизнь коротка.

Он ведь такую как ты, не встречал, не видел.

Ну, залетай же: «Ловите меня, ловите.

Да, осторожней, я самая-самая та».

Бабочкой стать, сознавая, что день последний.

В безумном полете кружи́ться – его мечта…

Жаль, что наутро исчезнешь тихо, бесследно.

Бабочки яркая жизнь коротка… Коротка.

от меня до тебя

От меня до тебя – километры,

а точнее, две тысячи вёрст.

Надувают страдания ветры,

а точней, одинокий норд-ост.

От меня до тебя – два разлома,

две Вселенные, два локотка…

От тебя до меня – угол дома.

И тоска.

когда-нибудь

Нам разные планеты суждены,

отписаны, отмеряны богами:

ты на Луне под кратером слагаешь.

Я на Венере в лапах сатаны.

Когда-нибудь, в расхристанном году,

мы победим науку. А парсеки

сойдутся в неземной библиотеке.

И шоры с ясновиденья падут…

феномен G, или лошадиное

Я залезу к мужичку

в дровни,

от мороза под тулуп

спрячусь.

И отвечу на его

«вздрогнем»:

«Ну и где ж, она, твоя

чача?»

Глядь, винищем закачал

флягу,

с винограда понагнал

водки.

Как приедем: на диван

лягу.

Он ребром ладони в стол:

«Вот как!»

И глядит вокруг себя

хмуро.

Где от летки потерял

еньку?

А наколка «бабы все

дуры» —

из прошедших лет его

фенька.

Как живёшь, весь из себя,

гордый?

И почём берёшь за фунт

лиха?

Не связала нас, увы,

хорда,

разметало нас с тобой

тихо.

Да не плачься, что женой

брошен,

обнищал, поизносил

шузы.

Рассуждаешь, дорогой,

пошло.

Говорю: твой кругозор

узок.

Слишком мало мне сейчас

надо.

Подытоживать пора

драмы.

Если куклу поверну

набок:

затекает в сердце звук

«мама».

Разъедает ржа мою

память:

я не помню, что вчера

было.

Мне бы проще не летать —

плавать,

да пугает под водой

рыло.

Я такая же, как все,

лошадь.

Пара комнат – вот моё

стойло.

Жаль, тащить не по душе

ношу…

Ну, давай, плескай своё

пойло.

что-то типа исторической сказули

Буги-вуги, чарльстон…

Глянь: боярин пляшет с немцем.

Ишь, выделывать коленца

научился царь Додон.

Скособочился петух,

расхотел клевать в макушку.

Увидав на гриле тушку,

враз поник и взгляд потух.

Буги-вуги – не гопак…

Шароварами не пахнет.

То есть пахнет, только на́с нет,

тех, кто нюхать – не дурак.

Белы девицы красны́

от избыточных вливаний.

Даже шут горохов, Ваня,

разошёлся до весны.

Лихо с пятки на носок

откаблучивают баре,

челядь шарит на гитаре,

анекдоты – на поток.

Нож опорки распорол,

отлетели голенища,

серый волк по лесу рыщет,

сервируют тролли стол.

Буги-вуги, твист-э-гей,

тра-та-та да хали-гали.

Эх, и славно ж погуляли

и царевич, и плебей.

Крендель с брагой, расстегай.

«Что вы, что вы! Я невинна».

Сомневаясь, корчит мину

сам Илюшенька-бугай.

Двое с боку – ваших нет.

Им – по злату, нам – по силе.

Скрип над матушкой-Россией

калиостровских карет.

Буги-вуги, чарльстон,

песни, пляски, тары-бары…

А под окнами татары.

И качающийся трон.

трагедия, произошедшая на пересечении ул. генерала Штеменко и пр. Ленина

Семафорный человечек

встал с утра не с той ноги.

Побежал, но недалече —

под колёсами погиб.

А на утро пешеходы

удивлялись: «Как же так?

Вот же, рядом, что чуть поодаль

есть дублирующий знак».

И спешил народ на службу,

матерился заодно.

Перешагивая лужи…

и зелёное пятно.

где гарантия?

Небеса поставят смертным на вид:

не потёмки, мол, чужая душа.

Отболеет, отревёт, откровит…

А в итоге – ни гроша, ни шиша.

От рожденья до погоста – шажок.

Эта мысль нас беспокоит, как встарь.

И не Бог глядит с небес, а божок.

Где гарантия, что прав государь?

По расквашенным дорогам судьбы

ни проехать, ни пройти, ни свернуть.

В победителях то «как», то «абы»,

а дурак спешит указывать путь.

Я хожу не по тропе – по ножу.

То ли пряник впереди, то ли кнут.

Где гарантия, что в срок уложусь,

а мессию впопыхах не распнут?

Ты поплачь по убиенным, поплачь.

По стаканам – капли крови Христа.

Рубит голову беспечный палач.

Где гарантия, что скатится та?..

Пригласили покривляться к столу:

мне бы лишнего не ляпнуть в ответ…

– «Есть гарантия, что я не помру?»

– «Нет!»

новогодняя молитва…

Ниспошли побольше злата,

сделай нищего богатым,

чтоб по сводкам Госкомстата

обогнали Сомали.

Чтобы бабка на полатях,

вся в мечтах о бурном пати,

загребала на лопате

шестизначные нули.

Да воздастся всем по вере,

по делам их и потерям.

Чтоб под маской Джима Керри

каждый смог побыть часок.

Чтоб от манны, от небесной,

в наших душах бестелесных

стало суетно и тесно.

И честней на волосок.

Не забыть бы помолиться

о сотрудниках полиций.

Не разглядывая лица,

тайных, явных – всё одно.

О сверхнабожных и готах,

о честнягах и сексотах,

о сгоревшей бабе Лота

и свалившихся на дно.

О приватах и приматах,

и о тех, кто виноваты.

Кто стучит не за зарплату,

а по зову мозжечка.

О больных и прокажённых,

о мужьях и глупых жёнах.

О расфранченных пижонах

и отличниках в очках.

Пусть Господь пошлёт удачу

тем, кто значим и не значим.

Только так, а не иначе

мы построим самолёт,

на котором оторваться

от ворчанья и нотаций

можно ровно в час пятнадцать…

Если только повезёт.

Это истина простая:

кто стремительно взлетает —

удаляется от стаи,

разучается фолить.

Но в полётах неустанных,

вырываясь из портала,

быть чревато Джонатаном

в неизведанной дали.

экспромт

И даже когда я однажды умру