Четыре в одном. Лирика, пародии, байки Лопатино, Жы-Зо-Па - Софья Сладенько

что там, что тут

Щепа отскочит с крепкого полена,

пробьёт слои небесных атмосфер.

От наших мест – рукой до Сэн-Жевьена.

Что там, что тут – одежда с телом тленна.

Что там, что тут – могилы под размер…

я – Пушкин или хандра в Ухте

Мы интенсивней с возрастом хандрим.

Повышены давление, плаксивость.

Любить народ правители не в силах,

но и монарх народом не любим.

Нас обижают… Много и всегда,

со вкусом смачно трескают по роже.

Циничность вызревает в молодёжи,

как сорняки в Эдемовых садах.

И как назло, погода – не фонтан:

то хлябь да грязь, а летом – пе́кло с неба.

И мы ворчим занудно-непотребно

всецело понимающим котам.

Вся жизнь – в носке. Носок живёт в тоске,

ломая под шнурком стереотипы.

И в мемуарах вспоминая Тито,

как рвался он в предъюговском броске.

Павлин изжарен, перья сожжены.

И память о прекрасном лишь в отрыжке:

как маленьким, оборванным мальчишкой

поддерживал спадавшие штаны.

Кариатида хнычет на тахте:

кому нужна безрукая хозяйка?

Атланты обезглавленные, стайкой

мотаются по вымершей Ухте.

И сколько ни пиши и ни долдонь

о доброте прикармливанья птичек:

пусть крошево в достаточном наличьи —

всегда в крови дающая ладонь…

Вопрос глобален. Не найти ответ:

что есть первично – шея иль верёвка?

Зачем ружьё всегда наизготовку?

И для чего придуман табурет?

Придётся ли отчитываться там?

Чревато принимать горячей ванну?

И где билеты в округ Зурбагана?

Откуда кровь с болезнью пополам?..

Вопросом – сонм, ответов – ни черта.

И так же душу стягивает пластырь.

Боюсь, что не дождусь. Откину ласты

до срока вознесения Христа.

И всё же я смириться не могу.

От слёз и дум слипаются ресницы.

Вот потому, порой ночами снится,

что это я – убитый на снегу.

Что это я, влюблённый в Анну Керн,

в саду, на кухне, в спальне и на люстре

резвился, пил, страдал и кушал устриц.

Затаскивал её в Париж и Берн.

Что это я с напыщенным царём

сидел рядком в правительственной ложе.

Был здоровее, краше и моложе,

жёг души поэтическим огнём.

Что сызмальства штудируют мой труд,

глобально вбитый в школьную программу,

где ранее, чем «мама моет раму»,

о «Лукоморье» папы нам прочтут!

в итоге

Ах, как за́жили б, милый, с тобою,

кабы помнили заповедь «бред, умри!»

Не вгрызался б Стаханов в забое,

пожила б ещё бабочка Брэдбери.

Если б Аннушка масло разли́ла,

заплутавши в пространстве межрельсовом,

не дойдя лишь полшага, то Биллу

не шептала б Левински «доверься мне».

Судьба кардинальные выверты

разбросала, ломая историю.

В конце – многоточие… «Вымер ты».

Мне – петля… Направленье: в «Асторию».

обманутые сонником

Я не кукла деревянная,

жизнь – не краски хохломы.

Только снится постоянно мне

та зима, в которой мы,

наплевав на сплетни глупые,

пересуды, шепотки,

не боялись, что застукают.

Убегали от тоски…

Обманули гады-сонники:

дни сочатся, как вода.

Жаль, не выдержали слоники —

разбежались, кто куда…

сны

Ностальгические сны…

Запах хлеба, прелых яблок,

нежной дыни с Астаны,

сена, сбившегося набок…

Ностальгические сны

баламутят подсознанье

обонянием страны,

согревающим дыханьем..

глобальная паутина

С тяжести тела: горошина в кашу,

узкие зенки – в тарелки раскрылись.

Чмоки по мэйлу – ни вашим, ни нашим.

Змей, уползая, поранился. Брыли

в тряске колдуний взлетали, что крылья,

смех вызывая вождей на трибунах.

Русич монголу – историю с пылью

втюхает в клинопись… Почтой по руну.

для Андрея Кропотина

Мы запрягаем не шибко-то быстро,

думаем долго, но режем семь раз.

Лбом на рулетку ложимся под выстрел,

Прём не «на вы», а с колами «на вас».

цоб-цобе или пожелание

Новых туфель и помад,

одеяний шёлковых,

Вкусных запахов с печи

в прибранной избе.

Пой, родной электорат,

языком прищёлкивай:

«Цоб-цобе!»

Если жизнь порой не в кайф,

а спиртное – сладкое.

Хмарь в душе дождю подстать

и звонит не он,

ты, подруженька, давай,

пореви украдкою,

а потом штурмуй опять

жизни бастион.

Меньше тусклости в глазах

под задорной чёлкою.

Не срывайся, не толки

воду по злобе́.

Оглянись на жизнь, назад

и бичом пощёлкивай:

«Цоб-цобе!»

секрет скворечника

Дай здоровья пионеру, сколотившему жилище,

Присобачившему крышу, просверлившему дыру.

Принимавшему на веру болтовню «Жильё две тыщи»

(коль враньё исходит свыше – прут юннаты к топору).

Где хрущобы – там скворчобы. Приколотим: нам не жалко.

В них лафа малосемейным, разведённым, холостым.

Не грустят (а им с чего бы?), всё одно – не коммуналка.

Прочирикав без сомненья, в дырку высунут хвосты.

Бог затем создал скворечник, чтоб скопить на пропитанье.

Подселяя квартирантов, укрывать крутой доход.

И плевать в отверстье «вечность» с фортеля́ми мирозданья…

У кого судьба константа, тот смеётся да поёт.

заговор

Это заговор, матушка, заговор.

Чует сердце моё – беда.

Я со слугами-бедолагами

дюже лютой была всегда.

Вы же с батюшкой вечно правые,

что ни скажешь – в ответ смешки.

Заставляли лечиться травами.

В результате: всю ночь: горшки.

Это заговор, матушка, заговор

(будто выстрелы – хруст фаланг),

опьянённые, с кольями, флагами

крепостные пошли ва-банк.

Я не знаю, чем это кончится,

но огонь вызывает страх.

Отражаясь, безумство корчится

на церковных колоколах…

царское-1

Повелеваю: завтра ровно в шесть

без оправданий, типа я болею,

собраться у трибуны мавзолея.

Раскрывши рты, внимать благую весть:

пополнить государственную рать

всем старикам и людям помоложе,

внести в казну страны кто сколько может

и батюшку царя благословлять.

Стихи, кино и песни – под запрет.

Запрет на мысли, собственное мненье.

Кто не согласен – тем в страну оленью

дадут невозвращенческий билет.

На среду переносится четверг,

по пятницам открытый день в остроге.

Еженедельно – розги и налоги.

В субботу – казни, танцы, фейерверк…

царское-2

Вот вы всё говорите – «царь да царь»…

Считаете, что нам, царям, комфортно?

Потеют ноги в кожаных ботфортах,

ступающих по золоту крыльца.

На нём расселась ближняя родня,

а с краешку пристроился сапожник.

Тут, как в считалке, всё довольно сложно:

без парочки обиженных – ни дня.

Тот, кто выходит вон под мерный счёт,

в кого свой хладный перст укажет жребий —

к заутренней казнён. Его на небе

к другим аморфным жителям влечёт.

А мне в который раз корить судьбу,

оплакивать считалочное горе.

Но царь всегда спокоен априори.

Так велено. Положено. Табу.

Одно и то же. Что сейчас, что встарь.

Проклятье на династии – не редкость.

Крыльцо, по сути – русская рулетка.

А вы всё говорите «царь да царь»…

хозяин

Ах, ты ж, милое создание:

ручки, ножки, огуречик.

Я сама тебя слепила,

и по полной огребать

предстоит как наказание.

Так забавен человечек

из прессованных опилок…

Он – хозяин. Я – раба.

о графоманах

Живьём брать демонов! Вязать спиной к спине.

На них мы сплавимся в прекрасное далёко.

Кто не согласен, так на голову кулёк им.

И пусть плывут, собой довольные вполне.

Мы неспроста из графоманов строим плот —

давно Сергеич на лотках страны распродан.

Вот так, глядишь, однажды новая порода

на смену стаду быдлогопому придёт…

Но всё смывается вселенскою водой:

все наши битвы, строфы, рифмы канут в лету.

Придут на смену гениальные поэты.

Сочтут стихи, что мы писали, ерундой…

лев

Повелеваю. Милую. Казню.

Воспринимаю жизнь, как мне удобно.

Передо мной в поклонах всяк изогнут.

Могу пресечь и драку, и резню.

Я царь зверей! И всё мне нипочём.

Я не боюсь ни коршуна, ни кобры…

Но дрессировщик зажигает обруч,

Кричит «парад алле!»

И бьёт бичём.

ворчливо-собачье

А слабó отряхнуться, да так чтоб грязь

веером смачно легла на обои?

И хозяйка по морде ботинком – хрясь!

(дура, зацикленная на побоях).