Четыре в одном. Лирика, пародии, байки Лопатино, Жы-Зо-Па - Софья Сладенько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
а на «два» назвать бы Марс, да не вижу я.
Кто хоромы возведёт, кто напраслину.
Я фундамент заложу. Кто-то – ближнего.
Хлещет в сердце рой снежинок игольчатых —
не укроешься от них и не спрячешься.
Где-то тренькают в тиши колокольчики,
рассыпаясь серебром на молящихся.
Недокручены болты, недоверчены.
Перепутаны причина и следствие.
И прищурилась любовь недоверчиво,
пальцем трогая с опаскою лезвие…
Посчитаю ночью в небе на «раз» Луну,
а на «два» назвать бы Марс, да не вижу я.
Кто хоромы возведёт, кто напраслину.
Я фундамент заложу. Кто-то – ближнего.
письмо на фронт…
«…Прошу – не ругайся, но я теперь тоже курю. Сама не заметила – как-то легко научилась… Наташенька встала – поди, помогла божья милость, а Мишка, по-прежнему, пальцем дырявит ноздрю.
За нас не волнуйся – картошки мешка полтора. Немного муки. С ней труднее, но я экономлю. А немцы, я слышала, вроде б, уже под Коломной. Не знаю куда, но с детьми подаваться пора.
А впрочем, всё это, наверно, не больше, чем слух. О страшных потерях, о зверствах проклятых фашистов… Но колют под сердце слова новобранцев ершистых: «в два счёта повыбьем из гадов заносчивый дух»…
За то, что рожали их, матери чуют вину. И плачут, и крестят сутулые спины подростков.
Отдать на погибель кровиночку, ох, как непросто. Они ж понимают, что дети идут на войну…
Прошу тебя, милый, хороший мой – только вернись.
Мне Валька-соседка на картах вчера нагадала, что вместе бубновый король и червовая дама. А с ними детишки. И все веселятся, кажись.
Где строчки корявые – так оттого, что реву. Ты, милый, такой молодой. Да и я молодая.
В косички вопросов ответы свои заплетая, я слышу надрывной сирены убийственный звук…»
Истрёпаны судьбы на старом тетрадном листке,
истлевшие линии жизни – потёртые сгибы.
Могли ещё жить эти люди. Конечно, могли бы.
Но смерти плевать, сколько зёрен в её колоске…
душевное… бездушное, или ответ
Никогда нашим душам не встретиться.
Для твоей: подземелье – приют,
где раз в год, в полнолуние месяца
морды вытянув, жутко поют
упыри, вурдалаки, приспешники
по команде отца-сатаны.
В этом хоре озлобленно-бешеном
много всякого. Мало вины.
Нашим душам ни прямо, ни косвенно
шансов нет пересечься вдали.
В небесах над Луганском и Косово
я смеюсь над командою «пли»,
потому что свобода – в прозрачности,
ей не свойственен страх за детей.
Для ребёнка важнейшее – мяч нести,
для меня – бестелесно взлететь.
Есть частица похожести, общее —
ты поёшь, мы поём, я пою…
Ты считаешь – в аду можно проще быть.
Мне намного комфортней в раю.
неупорядоченное… Михаилу Гофайзену
Баба с воза навернулась – понеслась кобыла вскачь.
Отчего дитё понуро? – утонул у Тани мяч.
Мысли скачут, пьют да пляшут, наполняя всклень стакан,
трое с боку, нету ваших, кроме Ваньки-дурака.
Да и тот от рук отбился, Сивку-Бурку обуздав.
«Сынку мой, какого ж бiса у коня горит звезда?
Не во лбу – на небосклоне, средь созвездия коней.
Вся Вселенная – болоння, сладки выпасы на ней».
Кто-то шепчет нам на ушко: не беги, не лезь, не стой.
Разворочена лягушка арбалетною стрелой.
Пригвоздил свою царевну до замужества герой,
соблюдая принцип древний: счастлив тот, кто холостой.
Жалко сказочного принца – зря болото истоптал,
но скорей всего, на принцип шёл он явно неспроста.
Только как родному бате объяснить лесной конфуз?..
Ах, Россия, грязь да гати, на́ пол падает картуз.
У семи безумных нянек одноглазое дитя,
но с любого расстоянья по мишени бьёт шутя.
Трижды десять будет тридцать, плюс двадцатка – пятьдесят.
Пляшут ноги: опца-дрица. Руки чешут порося.
Заблужусь – не беспокоюсь, жрать приспичит – ем кору,
затянув потуже пояс на четвёртую дыру.
Выйдет месяц из тумана, вынет страшные ножи.
Не нужны на сердце раны, не до жиру – только б, жить
хоть кривому, хоть хромому, хоть на культях-костылях,
лишь бы дед сидел у дома, самокруткою смоля.
Лишь бы мама вопрошала «что ж ты мёрзнешь, но молчишь?»
и снимала полушалок, чтоб укрыть меня в ночи…
Из морских глубин сирена обратилась к морякам:
«Дать Кавказу суверенность, всем вокруг учить ислам».
Сдвинув на бок бескозырки, опрокинув «по одной»,
матросня в сторонку фыркнув, бомбу скинула на дно…
Мысли скачут карусельно,
буквы прыгают с листа,
бесшабашное веселье —
каплей жизни на устах.
странное
Я сама себе хозяйка,
я сама себя сужу
и гуляю на свободовольном выпасе.
Я не «рыбонька», не «зайка»,
не приставка к гаражу.
Хочешь лёгких отношений? Накось, выкуси!
Пересчитывая луны,
арифметике учусь,
но давлеет надо мною вычитание.
Если б тот Джордано Бруно
пострадал за эту Русь —
было б горше к погорельцу сострадание.
жил-был кот или незыблемые основы
Жил-был кот…
Неплохо жил.
Но из всех кошачьих сил
кот стремился в чащу леса
от дивана и кормов,
от хозяйки-поэтессы,
от сметаны и прогресса.
От незыблемых основ.
«Я, – кричал он, – не домашний.
Я почувствовал в себе
после ряженки вчерашней
зов природы в тазобе́-
дре́нном старческом суставе,
и хочу покинуть кров —
храм незыблемых основ».
Услыхав такие речи,
поэтесса покалечить
вознамерилась кота.
Явно ж, сука, неспроста
ищет веник злополучный.
Ой, ребята, эта штучка,
доложу вам, ещё та!..
И вздохнул кот: «Не готов
уходить от жирных мисок,
от сметаны и сосисок…
от незыблемых основ».
какой-то странный фиолетовый романс
Где едреня, там и феня
живёт.
Если ссорятся, посуда —
вразнос.
А наутро в гематомах
живот
и расквашен фиолетовый
нос.
Я по жизни, как впотьмах —
наобум.
Мимо куч незаработанных
тыщ.
Если пяди, как отметки
во лбу,
то седьмая – фиолетовый
прыщ.
Может, ну его – учебный
процесс,
Гарри Поттер не сильней
аль почин.
Одиночество для всех
поэтесс,
то же самое, что секс
для мужчин…
Зажигаю фиолетовый
свет,
разрываю заколдованный
круг.
И плевать, что мой романс
не допет,
в театральности заломленных
рук.
от… до…
Одним – халява пышных биеннале,
другим – метлой размахивать на Пресне.
Но всем: родился – галочка в журнале,
а умер – крестик…
не верь…
«Не верь, не бойся, не проси, —
бубнил знакомый каторжанин, —
терпи, когда дитё рожаешь,
когда тошнит тебя в такси.
Не верь гламурным мужикам:
сто к одному – сбегут от свадеб.
В уме одно – подкрасться сзади,
шепча о прелестях багам.
Не бойся призрачных людей.
Куда опасней страж в погонах,
что́ рядом с ним щипач вагонный! —
козявка мелочных страстей.
Не смей вымаливать слезой
вниманья бросовых пиитов.
У них сплошная «дольче вита»…
Стихи? У всех ни в зуб ногой».
сон
Утро ко мне
подползает лениво,
тянет за краешек
старого пледа.
Только во сне
это детское диво:
рваная варежка,
за́ руку с дедом…
хаос…
Кто в погосты под Москвою – ничком, кто трамбует косогор под Казанью,
а судьба своим корявым крючком с «мёртвых пе́тель» набирает вязанье.
Где от беса в небеса – с гулькин хрен, там от краешка до крайности – йота,
но не просто ей заламывать крен, этой гульке в безрассудных полётах…
Помню страшные припадки отца. От ежовых рукавиц тело в шрамах.
Плачет мама, отмывая в сердцах опостылевшую, чёртову раму.
«эМ» смогла быть идеальной женой, даже если б предстоял жёсткий кастинг.
Жаль, не каждому понять суждено, что Христовы – не страстишки, а страсти.
Время лихо совершит кувырок: всё на круги на своя возвратится,
но здоровье, что намолено впрок, не отпустит за пределы больницы…
Приворотных зелий – полный набор, только вкус у большинства преотвратный.
Пьют, безумцы, и кричат «мутабор», куролесят и блюют по парадным.
Нам отмерено Всевышним сполна: злата-се́ребра, дерьма, головешек.
В кондуитах отмечает страна: кто расстрелян, кто пропал, кто повешен.
Жалко, крестики не ставятся в ряд. Что в тетрадке, что на кладбище – хаос.
Кони мечутся да избы горят. И собака воет. Нет бы, брехала.
Но покуда не дымятся Кижи, не облезла на крестах позолота —
предстоит нам для кого-то пожить, не пытаясь убежать от чего-то.