Избранное - Петер Вереш

Сама Роза тоже не в первой девичьей весне, но обходилась без всякой косметики; учеба и связанные с нею из года в год все более сложные задачи не позволяли отчаянию старых дев завладеть ее сердцем — впрочем, ведь ей всего-то было двадцать два года. А кроме того — она об этом, наверное, и не подозревала, — подлинная духовная жизнь, любовь к музыке, литературе наложили какой-то особый отпечаток на ее лицо, придали особенный блеск ее глазам, а это украшает и далеко не писаных красавиц.

Эржи Сабадош была хорошо сложена, тонка в талии, а потому выглядела очень молоденькой; у нее такое милое, женственное, бледное лицо с большими лучистыми карими глазами, что по сравнению с ней не много стоила яркая, броская красота. Эржи не эффектна, таких, как она, тысячи, но тем милее она, когда сидишь с ней рядом.

Уже несколько раз Йожи заставал подруг вот так, вдвоем. Он прислушивался к их разговорам, и после каждой встречи у него оставалось приятное воспоминание, такое чувство, будто он побывал дома среди простых женщин, которые рассказывают друг другу о своих повседневных делах и заботах и, как бы между прочим, с тихой, горделивой улыбкой сообщают о том, какой умница Янчи, маленький сын, или Бешке, дочка, чего только они не говорят, чего не выдумывают; вот, например, вчера утром мальчик встал и лепечет…

Это, может быть, и пустяки, но разве не пустяки то, о чем болтают Ибойка и ее приятельницы? Такие же пустяки, только гнусные, ибо вертятся вокруг одного: кто с кем и как живет.

В этот раз, беседуя с товарищем Бенчиком о партийных делах, о делах завода, о событиях в стране и на международной арене, Йожи так и не мог в присутствии посторонних людей, а тем более женщин, начать разговор о своих личных неурядицах. Но зато в душе его зародилось безотчетное, неопределенное, еще не созревшее до мысли убеждение: женщине, как и мужчине, необходимо трудиться, необходимо иметь какие-то обязанности. Да, именно так! Домашний ли это труд — заботы о детях, о хозяйстве, готовка и стирка, шитье и вязанье, как у крестьян, — работа ли на фабрике, в конторе, в школе, как у Эржи Сабадош и Розы Бенчик, — все равно, иначе ничем не занятая женщина от безделья непременно развратится, испортятся ее взгляды и привычки. Да и потом, если женщина живет только для себя и развлекается, в то время как муж трудится для семьи, — где же тут равноправие? Вот и выходит, что Ибойка, такая, как она есть, не что иное, как «пережиток капитализма».

В самом деле, чем она занимается дома? Отведет дочку в детский сад, а сама сидит в кондитерской или глазеет на витрины да покупает никому не нужную дрянь, годную лишь для мусорного ящика. Или торчит в квартире со своими подружками, сплетничает, играет в карты, слушает радио, а то ходит с ними в кино или в кабаре.

И виновата в этом не только она, но и он сам. Разве не он снял ее с работы, разве не он создал ей «жизнь без забот», словно какой-нибудь вельможа своей любовнице? Более того, не его ли вина, что Ибойка до сих пор не поступила на работу, хотя сейчас ей ничто не мешает — ребенок подрос.

Йожи теперь понимал — немало хороших книг прочел он, живя в Будапеште, — что буржуазия разлагается и гниет так же, как это было прежде с обреченным феодальным строем. Кого господь бог захочет погубить, тому он дает в руки власть и богатство, а ума в голову и благородства в душу не вложит — и это верная гибель, ибо тут уже убивает сама страсть к роскоши, погоня за наслаждениями и собственная глупость.

Все эти горькие, мучительные размышления в известной мере пошли Йожи на пользу: во всяком случае он не считал уже своим долгом развлекать жену, никуда не брал ее с собой, а все чаще захаживал к Бенчикам. Но ему никак не удавалось улучить момент, чтобы рассказать товарищу Бенчику о своих невзгодах, — он редко заставал его дома одного. На заводе это сделать невозможно, на партийном собрании тоже, а по корчмам они не ходили, да и неподходящее это место для такого разговора. Прошло немало дней, пока выдался удобный случай, и гнев Йожи к этому времени немного поостыл. Но оставался один большой вопрос, который теперь все чаще всплывал перед ним и над которым раньше, даже когда у них с женой бывали большие нелады, он почему-то почти не задумывался: «Что будет со мной, если мне придется жить с этой женщиной до конца, до самой смерти? Это уж такое мрачное будущее, что и жить-то, пожалуй, не стоит».

Конечно, товарищ Бенчик был не из тех людей, которые щедры на дешевые советы.

— Это я тебе, товарищ Майорош, мог бы предсказать, еще когда ты с ней познакомился. Я знал, знала и тетушка Роза, что эта женщина не для тебя. Мы оба это видели, но, понимаешь, как-то стеснялись тебе сказать. Разве приятно говорить о таких вещах, разве хорошо вмешиваться в чужую жизнь? Это была с нашей стороны ошибка, но, может быть, тогда наши слова все равно бы не помогли и ты только рассердился бы на нас. А потом, знаешь, у нас у самих есть дочь, и мы боялись, как бы ты не подумал, будто мы на тебя имеем виды.

— Хорошо, но дайте мне совет хоть сейчас, товарищ Бенчик. Что мне теперь делать? Развестись? Больше жить я с ней не могу.

— Не знаю, что тебе и сказать. Не можешь, так разводись, но сперва обдумай хорошенько и этот шаг. Не торопись решать, потому что в этом деле часто бывает так: человек думает — ну, все, жить с ней нет никакого терпенья! А потом, глядишь, живут вместе еще пятьдесят лет. Ведь и у меня с тетушкой Розой бывали иногда кое-какие «конфликты». Когда я сидел в концлагере, а она оставалась одна с тремя детьми, у нее наверняка были веские основания на меня обижаться.

— Ну, тут совсем другое. Если бы у нас были только такие основания, это бы еще не беда.

Во время их разговора пришел товарищ Сабадош, старый друг семьи. Он по-стариковски запросто заглядывал к Бенчикам, если у него после работы выдавалась свободная минута. От него здесь ничего не скрывали, да он и так знал о неудачной семейной жизни Йожи, а потому Сабадош тоже включился в разговор.

— Видишь ли,