Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молчал и Йожи. Его молчание было глубже, чем у других, он, пожалуй, даже не мог бы произнести ни слова, пока звучала музыка. Он молчал и смотрел на Эржи Сабадош. Разве он виноват, что ему удивительно приятно смотреть, как она, вторя смычку Розы, тихонько напевает песни, слова которых знает и которые можно петь под скрипку. Она не играла голосом, не заставляла его вибрировать, как это делают профессиональные певцы и их дурные подражательницы, а пела, как поют птицы, как напевают женщины и девушки, работая или качая ребенка. Искушенный учитель музыки или артист, вероятно, нашел бы немало изъянов и в ее пении, и в игре Розы, но душа человека их не замечает.
Как и другие деревенские жители, Йожи привык, что музыка, вино и корчма всегда связаны между собой. Он не знал, ведь ему никто не рассказывал, что музыка рождалась в военном лагере, перед смертным боем и после него или в поле, в труде, и в любящих сердцах — в самые чистые и красивые минуты! Раньше Йожи всегда слышал вокруг себя, что на трезвую голову трудно валять дурака, то есть петь, плясать, веселиться, и только теперь познал то чувство, которое из-за скучных проповедей и непонятных обрядов не мог познать в свое время в церкви, — ощущение душевного взлета и внезапно расширившегося горизонта.
В эти короткие часы ненавистная грузная фигура Ибойки словно ушла в небытие, и он забыл даже, какой тяжелый вопрос давит ему сердце и что решить его надо не сегодня-завтра.
Он не понимал раньше, что музыка, попав в трактир и на подмостки кабаре, опоганилась и опошлилась, точно красивая девушка, ставшая уличной девкой и орущая пьяную песню. Теперь же он ощутил все это, и ему было радостно: вот он опять чему-то научился!
А вот Роза Бенчик чувствовала уже, что духовная жизнь венгерского народа — непочатая целина, что народ не познал еще себя самого и своей нации, не знал ни правды, ни справедливого суждения о себе самом, а сокровища, таящиеся в этой целине, и ее скромные цветы заросли чертополохом да ядовитой спорыньей и в селе и в городе. Обо всем этом Роза не умела рассказывать словами. Но своей скрипкой она убеждала Йожи в том, что жизнь и род человеческий совсем не так уж безнадежно плохи, как кажется ему сейчас в его печали. И еще — скрипка Розы говорила и о том, что человеку, свободному от религии, от суеверий, именно музыка и литература могут дать ту духовную пищу, без которой жизнь становилась совсем пустой. Этого еще не знают люди, духовно оглохшие и слепые, уши и глаза им залили свинцом тираны мира — великие убийцы и великие лжецы. Но душа Йожи уже распускалась, как зеленая почка весной, и от этого он был почти счастлив, несмотря на все свое горе.
* * *
Отложив скрипку, Роза и Эржи заговорили о том, как прекрасна венгерская музыка; на венгерском народе лежит какое-то проклятие, сетовали они. Венгерский рабочий не мог познакомиться с родной литературой и музыкой, а венгерский крестьянин ходил по живым цветам, а на свою шляпу прицеплял искусственные!
Йожи, словно завороженный, слушал Розу, да и старики, позабыв обо всем, посапывали уже давно пустыми трубками. А Роза все рассказывала о том, как и почему мы дошли до такой жизни, почему люди приходят из деревни в город с пустой духовной котомкой, почему они получают здесь фальшивые цветы или ядовитую спорынью вместо подлинной культуры.
Тетушка Бенчик собрала детишкам покушать — ведь игра хороша, пока не дает о себе знать маленький желудок. А Йожи наблюдал, как Эржи Сабадош, усадив его Эвику рядом со своим сыном, кормит малышей, и вдруг подумал, сам испугавшись смелости этой мысли: «Да, мне нужна была вот такая жена».
Он познакомился с этими девушками, еще когда приехал в Будапешт, но Эржи Сабадош была уже невестой, а Роза пошла учиться в школу рабочей молодежи, где и открылась ей венгерская музыка. Мог ли он помышлять о женитьбе, когда вся его квартира состояла из кушетки Пишты Бенчика — ушедшего в армию сына его старшего друга. А потом началась эта сумасшедшая любовь к Ибойке. Теперь-то уж было поздно, он мог только оплакивать свою исковерканную жизнь. Как хорошо, что Йожи не стал искать музыку — лучшее лекарство от его печали — в корчмах (там он потерял жену и с тех пор ненавидит даже их вывески). А ведь многие мужчины, постигнутые такой же судьбой — миллионы несчастных мужей, — горланят в трактирах Старого и Нового Света. Но Йожи нашел это лекарство здесь, в скрипке Розы Бенчик и в бесхитростном напеве Эржи Сабадош. И только теперь он впервые по-настоящему понял, что город несет в себе не только шум кабаков и погоню за наслаждениями, но дает человеку и такие вот чистые, отрадные развлечения и пищу для души.
15
После чудесного, незабываемого вечера, проведенного Йожи у Бенчиков в обществе Розы и Эржи Сабадош, атмосфера, созданная Ибойкой, стала для него еще невыносимее. Один вид этой женщины вызывал у него прилив ярости. Когда ему приходилось наблюдать (а в маленькой квартирке это неизбежно), как она каждый день, а то и два раза в день, утром и вечером, переодевается в разные платья, обычно вызывающие и броские, не под стать жене рабочего и матери, в нем поднимался гнев. «До каких пор должен я терпеть около себя эту бестию?» — задавал он себе вопрос и не мог на него ответить, так как множество других вопросов тотчас оттесняли его на задний план. Что будет с Эвикой? Что будет с квартирой? Кто в ней останется, он или Ибойка, которая пальцем не пошевельнула, чтобы получить эту квартиру? Она, которая так ее запустила? И что скажет на это партия? Что скажут в цехе, на заводе? И что скажут (он даже не смел себе признаться, что думает об этом) Роза Бенчик и Эржи Сабадош?
Да, его пугала эта мысль. Он гнал ее от себя, но невольно возвращался к ней снова и снова и даже чувствовал за собой некоторую вину: если он мечтает об Эржи Сабадош, значит, виновата не только Ибойка, но и он сам. А ведь он считал, что
