Избранное - Петер Вереш

и понятнее. Правда, не в прямом его значении — Йожи не виноват, что до сих пор ощущает в нем привкус лицемерия, который оно приобрело по милости краснобаев и борзописцев, прислуживавших прежним «хозяевам», — а в значении «страна», Венгрия. Тут он чего-то еще недопонимал, как не совсем понял, что значит быть стахановцем. В самом деле, что он делает особенного? Работает, как работал, по мере своих сил и уменья, а потому не слишком убежден, что это какая-то особая заслуга или подвиг, за который он достоин премий и славы. Иным стахановцам такая слава ударяет в голову, и они задирают нос выше, чем следует. Другие же, как Йожи и многие его товарищи, никак не хотят верить, что они какие-то особенные люди. И все же он видел и слышал много непривычного, нового, и в нем постепенно росли, крепли высокие гражданские чувства: да, Венгрия — наша родина, наше общее дело, наш большой родной дом!

Живя в селе, он не чувствовал родины, так как был «дома» и не представлял себе, что значит оказаться бездомным и одиноким. Да и вся его жизнь, нелегкая жизнь молодого рабочего парня, была все же полна надежд: мечталось о мастерской, о любви, жене, детях. Никто не учил его и тому, что о родине, матери и любимой девушке непристойно говорить громкие фразы или шутить над ними; впрочем, этому и не надо учить человека, которого мать-природа наделила разумом и достоинством. А Йожи таким и приехал в город.

Правда, выразить это новое словами он еще не сумел бы — оно таилось пока на дне его души. Но сейчас, ему показалось, будто распахнулись перед ним какие-то волшебные ворота. Внимательно слушает он, как играет Роза Бенчик на своей обыкновенной маленькой скрипке одну за другой лучшие венгерские песни — песни народа, творения Балинта Балаши[29], «песни цветов». Их сменяет марш Ракоци, «Ты добрый молодец, друг Тюкоди», «Осенней первой росой», солдатские песни Золтана Кодаи[30], а потом «По ту сторону Тисы». А как хороши абоньские танцы из оперы «Янош Хари», карадские напевы, танцы села Каллаи и чудесные трансильванские песни: «Ушел я с прекрасной родины», «В дальний путь», «Весенний ветер брызжет влагой» и, наконец, коротенькие детские песенки, — слушал их Йожи, и ему казалось, будто снова в родных полях играет он с девочками под мелодию «Купается утенок». И Йожи по-новому начинал чувствовать и понимать, что такое родина, Венгрия. Когда раньше, еще в селе, кто-то заводил разговор о родине, это значило, что сейчас он будет лгать, выманивать у крестьянина его денежки. Но сейчас музыка открывала Йожи истинный смысл этого слова.

Под смычком Розы Бенчик музыка становилась словно прозрачной, Йожи понимал каждую ноту, и каждый звук что-то говорил сердцу. Роза не приукрашивала мелодию, как многие скрипачи-цыгане, не манерничала, играя и струной и смычком, но из-под ее пальцев возникали самые чистые звуки человеческой души.

А у Йожи комок подкатывал к горлу. Оплакивал он в душе свою несчастную семейную жизнь, украдкой вытирал навернувшиеся на глаза слезы. Нет, он не может быть глух и слеп к истинной жизни своего народа, пусть даже слух у него не совсем еще чист!

Дети все еще играли в углу комнаты. При взгляде на Эвику сердце Йожи переполнилось печалью.

Здесь, в обществе Бенчиков, перед ним словно раскрылся мир подлинной культуры, высшей жизни разума и духа.

Йожи и прежде догадывался, что этот мир существует, но он был скрыт от него туманом неведения. Глядя на инженера, он еще понимал, что тот знает больше его; пристрастившись к чтению, он начинал понимать и что такое писатель, но на остальных работников умственного труда и искусства он смотрел хотя и с уважением, но в то же время с каким-то смутным подозрением: что, мол, это за тайна, которой они владеют? Теперь он почувствовал ее, понял даже и то, как прекрасна эта тайна: ведь он стремился не в буржуазный мир подонков и проходимцев, манивший Ибойку и ее приятельниц, а к культуре, к гуманизму, к подлинному социализму, который так ему дорог. Йожи теперь казалось, что все это доступно и ему, ведь Роза Бенчик тоже была простой работницей, ткачихой, как Эржи Сабадош. Но после освобождения страны Эржи вышла замуж, а Роза поступила в школу рабочей молодежи, и, окончив ее, пошла дальше, в университет, где вскоре получила и стипендию, так что не была в тягость отцу с матерью. И вот она уже творила чудеса, научилась голосом скрипки говорить с душой человека — этот голос был для Йожи понятней, чем призывы директора завода товарища Кеменеши, который заканчивал свою речь словами: «Товарищи, выполняя наши трудовые обязательства на вахте мира, вперед за расцвет нашей дорогой родины, за счастье нашего любимого народа!»

Йожи и раньше был венгром — таким же, как все крестьяне, и если иногда, правда, очень редко, у него случалось хорошее настроение, то насвистывал или напевал венгерскую песню, которую знал, которая сама просилась на язык, или модный напев, что пиликал на скрипке цыган-музыкант. Но сейчас он слышал совсем другое; никогда, даже слушая самую лучшую радиопередачу, не ощущал он так глубоко, что такое музыка.

Того, что эту глубину придавала ей сама Роза Бенчик, он еще не понимал, быть может, только чувствовал. Под ее тонкими пальцами звучала, казалось, сама человеческая душа, душа, жаждавшая красоты. Артист, композитор и народ-песнотворец хорошо понимают друг друга и хотели бы, чтобы их понимали все.

Но пальцы Розы Бенчик говорили еще и о том, что вот она, простая девушка-работница из Будапешта, научилась вызывать своей скрипкой все самое чистое в душе каждого, воспроизводить голос венгерского народа в душе человека и что, слушая ее игру, все десять миллионов венгров поймут своих многострадальных предков, а может быть, даже и завет великого венгерского писателя Жигмонда Морица: «Будь добр до самой смерти».

Малыши в уголке были по-прежнему заняты игрой — куклу Эвики сажали в автомобиль Йошки, и та ехала кататься. Время от времени приключалась беда — автомобильчик, зацепившись за край ковра, опрокидывался, и это доставляло детям немало хлопот. Иногда вспыхивала и небольшая ссора, ведь интересы маленьких человечков сталкиваются даже тогда, когда они веселятся. Но тетушка Бенчик не спускала с них глаз и тотчас же водворяла мир, с грустью думая о том, будет ли когда-нибудь и у нее самой внук или внучка. Роза еще девушка, сын — солдат, второй сын погиб на фронте, уж у него-то наверняка были бы теперь вот такие дети…

Старики слушали и молчали —