Король былого и грядущего - Теренс Хэнбери Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да не думайте вы об этом. Ничего такого не будет.
Но Король уже не владел собой:
– Почему же тогда он сразу не объявился? Чего он так долго ждал?
Гавейн твердо сказал:
– Он должен был дождаться, когда она окажется на открытом месте, на площади, иначе ему пришлось бы штурмовать замок.
– Я пытался предупредить их, Гавейн. За несколько дней до того, как их поймали. Но ведь трудно называть вещи прямо их именами, не обижая людей. Да и я вел себя как дурак. Старался не сознавать, что происходит. Я думал, что, если не буду вполне сознавать происходящего, все в конце концов выправится. Вам не кажется, что в случившемся виноват я сам? Что я мог бы спасти их, сделать для этого что-то еще?
– Вы сделали все, что могли.
– Я совершил в молодости бесчестный поступок, и из него выросли все мои беды. Как по-вашему, возможно уничтожить последствия злого дела, творя вслед за ним добрые? Не думаю. С тех самых пор я пытался остановить зло добрыми делами, но оно лишь распространялось, как круги по воде. Вам не кажется, что и это – тоже его результат?
– Не знаю.
– До чего же страшно вот так сидеть и ждать! – воскликнул Король. – А Гвен, наверное, еще хуже. Почему они не вывели ее сразу, чтобы все кончилось поскорее?
– Уже скоро.
– И ведь во всем этом нет ее вины. А чья же тогда? Моя? Быть может, мне следовало отвергнуть свидетельство Мордреда и закрыть на это дело глаза? Или оправдать ее? Я мог бы пренебречь моим новым законом. Это мне следовало сделать?
– Вы могли это сделать.
– Я ведь мог поступить по своему желанию.
– Да.
– Но что бы тогда осталось от правосудия? Каковы были б последствия? Последствия, правосудие, злые дела, утонувшие дети! Каждую ночь они окружают меня.
Гавейн заговорил тихо, изменившимся голосом:
– Вам должно забыть об этом. Вам должно собрать в кулак все ваши силы, ибо предстоит самое трудное. Вы справитесь?
Король стиснул подлокотники трона:
– Да.
– Боюсь, что вам придется подойти к окну. Ее вот-вот выведут.
Старик не шелохнулся, только пальцы его намертво стиснули дерево. Он так и сидел, глядя перед собой. Затем с усилием, перенеся вес на запястья, поднялся и двинулся навстречу своему долгу. В его отсутствие казнь считалась бы незаконной.
– На ней белая рубашка.
Двое тихо стояли бок о бок, наблюдая за происходящим как люди, которые не могут позволить себе никаких чувств. В испытании, свалившемся на них, было нечто оглушающее, низводившее их разговор до обмена краткими замечаниями.
– Да.
– Что они делают?
– Не знаю.
– Молятся, наверное.
– Да. Это епископ впереди.
Они смотрели на молящихся.
– Странный у них вид.
– Обыкновенный.
– Как по-вашему, можно мне сесть? – словно дитя, спросил Король. – Я им уже показался.
– Вы должны стоять.
– Мне кажется, я не смогу.
– Вы должны.
– Но, Гавейн, а вдруг она на меня посмотрит?
– Без вас казнь совершить невозможно, таков закон.
Снаружи, под окном, на укороченной перспективой рыночной площади, казалось, запели гимн. Разобрать отсюда слова или мелодию было невозможно. Они различали священнослужителей, хлопочущих о соблюдении приличествующих смерти формальностей, и мерцание неподвижно стоящих рыцарей, и множество людских голов – как будто по сторонам площади расставили корзины с кокосовыми орехами. Разглядеть Королеву было делом нелегким. Она появлялась и снова скрывалась, словно вихрем несомая сложным церемониалом: ее вели то в одну, то в другую сторону, к ней то стекалась стайка судейских чиновников и духовников, то ей представляли палача, то уговаривали встать на колени и помолиться, то увещевали подняться и произнести речь, то окропляли, то подносили свечи, кои ей полагалось держать в руках, то прощали ей все прегрешения, то упрашивали, чтобы она простила прегрешения всем окружающим, и все подвигали и подвигали поближе к костру, выталкивая из жизни обстоятельно и с достоинством. Что там ни говори, но процедура предания смерти осужденного законом преступника в темные века отнюдь не отличалась неряшливостью.
Король спросил:
– Видите вы кого-нибудь, кто спешит ей на помощь?
– Нет.
– А ведь, кажется, прошло уже много времени.
Пение за окном прервалось, наступила гнетущая тишина.
– Долго еще?
– Всего несколько минут.
– Они позволят ей помолиться?
– Да, это они ей позволят.
Старик внезапно спросил:
– Как по-вашему, может, и нам следует помолиться?
– Если желаете.
– Наверное, нам нужно встать на колени?
– По-моему, это не важно.
– Какую молитву мы прочитаем?
– Я не знаю.
– Может быть, «Отче наш»? Я только ее и помню.
– Что ж, молитва хорошая.
– Будем читать вместе?
– Если желаете.
– Гавейн, боюсь, мне все же придется встать на колени.
– Я останусь стоять, – сказал Властитель Оркнея.
– Ну вот…
Они еще только начали возносить свои безыскусные мольбы, когда из-за рыночной площади чуть слышно донесся сигнал трубы.
– Чшш, дядя!
Молитва смолкла на полуслове.
– Смотрите, там воины. По-моему, конные!
Артур, вскочив, уже стоял у окна.
– Где?
– Труба!
И теперь уже прямо в комнату ворвалось ясное, пронзительное, ликующее пение меди. Король, дергая Гавейна за локоть, дрожащим голосом закричал:
– Мой Ланселот! Я знал, он придет!
Гавейн протиснул в оконницу грузные плечи. Они толкались, боясь упустить хоть что-то из виду.
– Да. Это Ланселот!
– Смотрите, он в серебре.
– Алый пояс на серебряном поле!
– Как держится в седле!
– Вы посмотрите, что там творится!
Посмотреть действительно стоило. Рыночную площадь размело, словно лавиной, – то была сцена из жизни Дикого Запада. Корзины полопались, и кокосы раскатились в разные стороны. Рыцари стражи лезли на коней, подпрыгивая сбоку от своих скакунов с ногой, засунутой в стремя, меж тем как кони кружили вокруг всадников, словно вокруг осей. Псаломщики разбегались, бросая кадила. Священники посохами прокладывали себе путь через толпу. Епископа, который уходить не желал, стиснуло людскими телами и относило к церкви, а за ним плыл, словно штандарт, епископский посох, несомый высоко над смятенным людом каким-то преданным дьяконом. Балдахин о четырех столбах, под которым на площадь доставили что-то или кого-то, раскорячив колья, погружался в толпу, словно тонущий атлантический лайнер. Под медную музыку в площадь приливной волной втекал кавалерийский отряд, сверкая красками, лязгая оружием, помахивая перьями, будто вожди индейских племен, и мечи воинов взлетали и опускались, как рычаги каких-то странных машин. Покинутая горсткой служек, заслонивших ее при совершении последних обрядов, Гвиневера стояла средь этой бури, словно маяк. В белой рубашке, привязанная к столбу, она оставалась недвижной в центре бешеной круговерти. Она как будто плыла над всеми. Бой кипел у ее ног.
– Как он управляется со шпорами и
