Соль и волшебный кристалл - Эбби-Линн Норр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неправильно это было – не иметь шанса поделиться с Антони таким серьезным изменением в моей жизни. От того, что я ему врала, у меня жгло во рту, а хуже всего было то, что он постепенно начал мне верить, принимать мой вымысел за правду. От этого я чувствовала себя последней сволочью.
Я запихнула в себя яичницу и тосты, потому что Антони забеспокоился бы, если бы заметил, что мой прекрасный аппетит куда-то пропал, но на вкус еда мне казалась как мел.
К тому моменту, как мы убрали тарелки со стола, Антони мне поверил, но был недоволен мамой. Повторял, что никак не ожидал такого от Майры, что потрясен и, очевидно, не так уж хорошо ее знал, как ему казалось.
На самом деле он вообще ее не знал.
И меня не знал – эта мысль каменной плитой придавила меня.
* * *
Тропинка за домом, ведущая к пляжу, стала моим любимым местом одиноких прогулок. Днем я училась и встречалась с Ханной и Марианной. Слава богу, что мне было чем заняться. История компании вызывала у меня интерес, и, хотя вряд ли я когда-нибудь страстно увлекусь морскими перевозками, слушать о развитии бизнеса оказалось достаточно увлекательно, было о чем подумать, пока Антони работал.
Вечером, если мы с ним не планировали встретиться, я одевалась по погоде и отправлялась на берег. Доходила до скалистого рукотворного мыса. Огромные черные валуны, установленные по урезу воды, не давали морю размывать мягкую землю. Мне нравилось залезать на эти скалы и идти по их верхушкам, любуясь блеском черной воды, в которой отражались звезды. В самом конце мыса, если пролезть чуть вперед и вниз, я почти не ощущала блеска и сияния человеческой цивилизации. Только крошечные огоньки барж и пассажирских кораблей беззвучно проплывали вдали и казались очень маленькими на фоне черного неба, усыпанного звездами.
Я любила ночные звуки Балтики, нежное покачивание валов, удары прибоя о камни, глухой шум воды, которая проникала между ними, а потом отступала обратно в море.
Как-то раз стоя вечером на мысе, я в очередной раз думала про маму. Где она? Далеко ли забралась за то время, что прошло с ее ухода? Стала ли счастливее? Конечно, стала. Она же свободна. Теперь живет так, как хотела с самого моего рождения. Чем она занимается? Думает ли обо мне, или уже так далеко уплыла и настолько привыкла к соленой воде, что я стала слабым воспоминанием? Забудет ли она меня совсем? Может, я когда-нибудь стану запечатанным конвертом из прошлого, который будет скрыт даже от нее самой?
Волны набегали на берег, набирая скорость и будто негромко окликая меня. Голоса их звучали крещендо, взмывали ввысь, а потом снова угасали. Это были мрачные, меланхоличные, призрачные звуки. Я еще никогда не слышала, чтобы океан или любой другой водоем издавал нечто подобное. Эти звуки завладели мною, и какое-то время я так там и стояла, больше ни о чем не думая, а только слушая эту странную печальную песню.
Когда я пришла в себя, мое лицо и воротник пальто были влажными. Я судорожно вздохнула и послала маме полные любви мысли, неважно, где бы она ни была, что бы она ни делала.
Тут я услышала за спиной шаги и обернулась.
На фоне огней береговой линии неподвижные тонкие силуэты двух людей казались черными вырезными картинками.
Я встрепенулась, но тут же расслабилась, увидев, что одна из этих фигур всхлипнула и поднесла к лицу что-то белое – платок, как я догадалась.
Подойдя ближе, я разглядела их лица и с удивлением поняла, что это Адальберт и Фина.
– Никогда не слышала ничего прекраснее, – сказала Фина.
Тут я осознала, что она плачет.
Адальберт обнял ее за плечи.
– Не сердись, пожалуйста, Тарга, мы просто беспокоились за тебя с отъезда Майры. Мы гуляли и увидели тебя, рискнули подойти. – Он поколебался. – Не хотели нарушать твое уединение, но… пение потрясающее.
– Пение?
Я собралась было возразить и тут вдруг все поняла. Ощущение, распиравшее мне горло, только-только начало угасать. Я сама не осознавала, что пою. Пою русалочьим голосом.
Я не знала, что сказать.
– Я никогда ничего подобного не слышала, – произнесла Фина, а Адальберт кивнул. – У тебя настоящий дар. Тебе стоит выступать. Даже статуя растрогалась бы. Пока я тебя слушала, мне казалось, что я никогда уже не буду счастливой.
Адальберт снова кивнул.
– Удивительно, но, надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что, когда ты закончила, мне стало легче. Я словно не мог пошевелиться, пока ты не допела, твой голос будто держал меня в плену.
Наконец я просто ответила:
– Простите, я думала, что я тут одна.
Фина покачала головой.
– Не стоит извиняться, что у тебя такой талант.
Я согласилась пойти с ними обратно в особняк, но слишком глубоко погрузилась в свои мысли, чтобы вести какую-то беседу. То есть я пела, сама того не понимая? Это просто признак горя или дело в чем-то другом? Кажется, я стала чуть лучше понимать свою русалочью личность. Когда мне было очень грустно, я пела самой себе или океану. Я не знала точно, кому именно, потому что я вообще не знала, что пела. Оставалось надеяться, что Адальберт и Фина не пострадали. Вряд ли, конечно, – я ничего не говорила, не приказывала, не стирала воспоминаний. Наверняка пение безвредно, это просто часть процесса горевания. Интересно, пела ли мама океану после папиной смерти?
От мыслей о маме у меня опять встал ком в горле, и я сглотнула, радуясь, что Адальберт и Фина молчат.
Потрясающе. Вот бы поделиться с мамой этим открытием. И вот еще что было удивительно – сейчас я чувствовала себя лучше, чем когда выходила из особняка прогуляться вдоль линии воды.
Глава 10
Адам подвел лимузин Новаков к входу на выставку. Моросило, на небе сердито кипели темные тучи. Иногда над Балтикой вспыхивали молнии, высветляя небо до ярко-белого и озаряя бурлящую воду вдали.
– Надеюсь, эта погода не знак того, что с выставкой случится что-то ужасное, – сказал Антони и положил руку мне на колено, прикрытое полой шерстяного пальто.
– А я люблю такую погоду, – отозвалась я, глядя в окно машины на то, как приближаются огни города, а за ними рассекают небо молнии. – В ней столько страсти, меланхолии, романтики.
– И холода. – Антони замотал поплотнее шарф и поддернул воротник,
