A moongate in my wall: собрание стихотворений - Мария Визи

6 марта 1957 г.

378. Весна[183]

К городскому голому скверу,где собрались, возле скамей,потерявшие в счастье веруи не помнящие семей,

где, угрюмо сгорбясь, сиделине имеющие домов,те, что, верно, давно не ели,не слыхали ласковых слов, —

к обездоленной нищей братье,незамеченная, одна,подошла в сиреневом платье,босиком ступая, весна,

и на фоне камня и сажис улыбнувшейся высотызолотые всплыли миражи,голубые раскрылись цветы.

Потому что не только юным,у которых печали нет,ударяет смычок по струнами находит в сердце ответ —

даже самым старым и жалкими с трясущейся головойзацветает сирень на палке,прорастает асфальт травой.

[1950-е гг.]

379. «Далеко от миров стоит священный трон…»

Далеко от миров стоит священный трон.Нарушить ли покой святого из святых?Господь, кто любит всех, ужель не видит онвсю боль молитв моих?

Он бесконечно добр. Он все давно простил.Страдая за меня, я знаю. Он сейчассвоим святым крестом мне душу осенил…И в ней увидел — вас.

[1950-е гг.]

380. «Ах, этот дождь — зачем в июле льет?..»

Ах, этот дождь — зачем в июле льет?Стучит (как будто в сердце!) мне в окно.Каким-то жутким холодом несет,когда кругом должно быть так светло!

Моей мечте безжалостный ответ…О, перестаньте. Вы совсем не злой,—зачем же в полумраке ваш портретсмеется надо мной?

[1950-е гг.]

381. Память

Вдруг — пахнет ягодами…и года, как лентакинематографа, бегут назад, и яодна в лесу. Кругом большие соснывверх розовыми тянутся стволамии тихо, ровно, глухо шелестят.Иду или стою — неважно. Мягколежит ковром пушистая черника;мох полузакрывает пни, и вересксвой розово-сиреневый отсветбросает ласково в зеленом мраке.Свежо и тихо и совсем неслышносовсем ненужного людского шума,всей суеты годов, идущих мимо —о, хорошо, так сладко потерятьсяв таком лесу, — еще стоящем где-то!— где тишина, и мягкий мох, и сосны,— таком далеком и неповторимом!

8 апреля 1960 г.

382. «Горек хлеб разлуки и утраты…»

Горек хлеб разлуки и утраты,и мотив прекрасен, что утих;вот, зияют черные заплатына хитоне светлом дней моих.

Но зачем печально на порогечетки прошлого перебирать?Видишь, розовеют гор отроги,трогает заря морскую гладь?

Видишь, чайка, пролетая мимо,на песок метнула крыльев тень?— Осторожно и неотвратимоподошел какой-то новый день.

Для него оставь свои хоромы!Даже спотыкаясь и скользя,не пойти дорогой незнакомойс ним, таким единственным, нельзя.

— Он одарит за такую встречу:это море! этих гор хребты!Даже грусти трепетные свечине частица разве красоты?

29 декабря 1960 г.

383. Туман

Сегодня город мой покрыт туманом.Играют в прятки люди и дома,И в парке по деревьям и полянамголубоватая струится тьма.

Какой-то отблеск серебристый реетнад очертаньем крыши и стеныИ лица встречных делает добрее,И улицы — похожими на сны,

ведущие в неявленные дали,в ненайденный, давно искомый сад,который мы когда-то загадалитак много городов тому назад.

И в сутолоке синей предвечерьявдруг чудится, что близко, за углом,торжественно откроется преддверье,обещанное каждому в былом;

и можно так легко простить обиды;и грязь, и камень, и цемент, и дымскрываются дорогой Атлантидыпод этим сном туманно-голубым.

12 января 1961 г.

384. Стихи

Вода в ручье струится. А на дненичем не тронуты и мглой одеты,от шума дня скрываясь в тишине,упрятаны каменья-самоцветы.

Так дни мои струятся. И тихи,песком и илом мелочей прикрыты,как галька, в глубине лежат стихи,еще не писаны и не изжиты.

Но если быстро вынуть камень тотиз-под воды, что так блестя бежала,он потускнеет и почти умрет,и красок всех его — как не бывало.

19 января 1961 г.

385. Nocturne[184] («Спустилась ночь легко и глухо…»)

Спустилась ночь легко и глухо.Надраил месяц острие.Сосна, косматая старуха,глядится в прошлое свое.

Как черные, немые змеиползут равниной струи рек,и в небо глаз поднять не смеетземле подвластный человек.

Так. Нет конца, как нет начала,и месяц света не прольет,когда к последнему причалудокатится разбитый бот.

25 января 1961 г.

386. Отцу

Над улицей серой нависла туча.На японскую ширму похожий,шелк дождя закрывал дома вдалекеи прохожих.Пожилой мужчина в дождевикеи в шляпе, чуть нахлобученной,ждал трамвая у остановки…

Так страннопохожий, —совсем как тот, давнишний, близкий:руки в карманах,немного неловкий;из-под шляпы, надвинутой низко,седые виски видны.

Профиль мелькнулсквозь серые нитиосеннего дня: как будто годы —целая четверть века —не сумели его изменить!

В память кольнуло —и канул в воду.Так просто.Стоял человек невысокого роста,и дождь, точно ширма, закрыл человекаи дома с другой стороны.

30 января 1961 г.

387. Шань шуй[185]

За серым рукавом залива,где ветер — вечный дирижер,где он бурунов лейт-мотивынесет к отрогам дальних гор,

где звезд туманно-белых трассыродятся за плечом скалы,—встают лиловых гор террасыиз сумеречной и холодной мглы.

В тени глубокой, черной щели,в дичи разлоговин глухих,приморский шторм ломает ели,ползучие съедает мхи;

и там, в затерянных каньонах,под сенью скромных очаговживут, кто любит эти склоны,аккорды волн и ветра рев.

Вот этих диких гор подножьяи хмурый этот океанвсего на свете им дорожеи им других не нужно стран.

И в день, когда для них настанетназначенный им часуйти за дальнюю из гранейсиреневых террас —

они поднимутся по круче,туда, где льется свет,и скажут — там, наверно, лучше…но гор и моря нет.

10 февраля 1961 г.

388. С натуры[186]

For Max Angell, a patient at UC Hospital

У окна зацветала белая слива.В учебной больнице, за стеной,пищали крысы, собака выла тоскливо,и где-то в недрах кричал попугай — больной.

Лабораторию, где микротомы,крутясь, гудели, и густо висел формалин,наполнил дух голубой весенней истомыс окрестных садов и зеленых дальних равнин.

В конце раскинувшейся больницы,в сером переднике, в маске по самый лоб,хирург вырезал людского тела частицы,отправлял к патологу, под микроскоп.

А тот, в котором теплилась силапосле наркоза и ножа,в окно от края своей могилына белую сливу смотрел, дрожа.

20 апреля 1961 г.