Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отбитые у французов обозы препровождали к дому Козицкой на Тверской, где поселился Иловайский 4-й. После пленения Винцингероде он принял командование обсервационным корпусом, посылая партии преследовать неприятеля, но более ничем не занимался. Бенкендорф, вынужденно наводивший порядок в городе в ожидании нового начальства, заехал посмотреть, чем он занят: оказалось, казаки свозят к своему атаману церковную утварь и образа в ризах, а тот делит это всё на две кучи: что побогаче и что победнее. Сдерживая себя со старшим по званию, Бенкендорф всё же спросил, зачем генерал утруждает себя этой работой? Все эти вещи следует отдать без разбора духовному начальству.
– Нельзя, батюшка, – густым басом отвечал ему Иловайский, – я дал обет: если Бог сподобит меня к занятию Москвы от рук вражьих, всё ценное, доставшееся моим казакам, отправить в храмы Божьи на Дон, а данный обет надо свято исполнить.
У Китайгородской стены хоронили мертвых; на площадях раздавали продовольствие живым. Где-то уже принимались за работу, стучали топоры и молотки. Экипажей в городе почти не осталось, всем и всюду приходилось ходить пешком, да чтоб успеть засветло: фонари разбиты. На крыльце каменного дома с заколоченными окнами первого этажа стоял растерянный управляющий, высланный господами на разведку и не знавший, как ему быть: жившие в доме французские офицеры приспособили бальный зал и библиотеку под сортир. Во второй этаж не войти – нечем дышать; как прикажете всё это вычистить? Немыслимо; разве что всё сломать да заново выстроить. Вот тебе и образованный народ…
* * *
Какого черта он поперся в Россию? Этот вопрос Анри Бейль задавал себе всякий раз, когда какая-нибудь телега из длиннющей ленты обоза, тянувшегося по проселку, увязала в грязи, не осилив ручья с топкими берегами, и нужно было снова останавливаться на час, а то и на два, чтобы вызволить ее оттуда, – шум, гам, ругань, перебранка возчиков с конвойными, стоны раненых… Окружающий пейзаж отнюдь не казался ему живописным: поросшие деревьями овраги, снег с рыжими проплешинами грязи. И самое гадкое – все мысли вертелись вокруг материальных вещей: отсутствие сапог и шубы заставляло забыть обо всём остальном, хотя холода еще невелики. Следуя укоренившейся привычке, Анри время от времени пытался выразить словами то, что видел, чтобы после эту картину было легче вызвать из памяти, но быстро отказался от этого занятия: облеченная в слова, его нынешняя жизнь внушала ему еще больше отвращения.
В день удавалось сделать не больше трех-четырех лье, зато вечером, после скучного, тоскливого и утомительного дня, Бейля ждала награда: несколько запеченных в костре картофелин без соли, с заплесневевшим сухарем. Спать он укладывался в своей коляске, которую отстоял ценой грозных воплей (и взяток). В ней хранилось всё его имущество: четыре рубашки, редингот и рукопись «Истории живописи в Италии» в двенадцати томах, тогда как солдаты несли с собой целые манерки золотых монет, бриллиантов и жемчуга, зато они спали на земле у костра, соорудив небольшой шалаш из хвороста. Напористости Бейлю придавал вид графа Дюма – бледного, исхудавшего, кашлявшего кровью. Сев в карету в Москве, граф вдруг почувствовал острую боль в боку. Потом начался этот кашель – воспаление легких по всей красе. Бедняга настолько плох, что по прибытии в Смоленск хочет испросить отпуск у императора. Так будем же благодарны Создателю за то, что имеем: заболеть сейчас, в эту пору, в этой стране – бр!
Через восемь унылых дней пути Анри наконец-то пережил приключение. Когда ужин был съеден (это не заняло много времени) и все просто грелись у костров, на бивак налетела туча вооруженных людей, которые принялись стрелять во французов, как в куропаток. Поднялась суматоха, конвойные кричали на раненых, требуя, чтобы они тоже взяли в руки оружие и помогали им отбивать нападение. Сопротивление заставило врага отступить, но генерал Мурье, находившийся среди раненых, объяснил, что, скорее всего, этим дело не кончится, партизаны еще вернутся. Их тысяч четыре или пять – солдат регулярной армии и вооруженных крестьян; пробиваться вперед так же опасно, как возвращаться назад; лучше остаться на ночь здесь, будучи начеку, а на рассвете составить каре с ранеными в середине и идти на прорыв, бросив повозки. Пусть лучше нас перебьют всех до единого, чем попасть в руки крестьян, которые сожгут нас живьем или порежут на мелкие кусочки.
Опасность! Храбрость! Стойкость! Вызов, брошенный судьбе! Нет, Анри всё-таки не зря поехал в Россию: сидя дома на диване, таких впечатлений не получишь! Он уже предвкушал, как после поведает о пережитом; мысль о том, что он может остаться здесь навсегда, немой и холодный, даже не пришла ему в голову, хотя шесть раненых полковников, принявших его в свою компанию, были совершенно убеждены, что им всем крышка.
Выставив охранение, занялись сортировкой вещей, чтобы при нападении бросить наименее нужные, облегчив тем самым повозки. (Анри всё же не смог расстаться с томиком писем мадам Дюдеффан – ему осталось дочитать совсем чуть-чуть.) Полковники раздавали свои наполеондоры слугам, чтобы сохранить хоть что-нибудь. Распили остатки вина. Зарядили все пистолеты, какие были с собой. Теперь оставалось только дождаться рассвета.
Утром поднялся такой плотный туман, что в трех шагах нельзя было ничего разглядеть. Шли ощупью, то и дело останавливаясь.
Казаки налетели на них только под вечер, проткнув пиками полтора десятка раненых. Похоже, врага они собой не заинтересовали. Даже обидно.
* * *
«Командующему Владимирским ополчением князю Борису Андреевичу Голицыну во Владимир.
Дражайший Борис Андреевич!
Дошло до моего сведения, что проезжавший от меня во Владимир гвардии капитан Ефимович разносит везде слухи, будто бы между нашею и неприятельскою армиями сделано какое-то перемирие и что от того действия наши вовсе приостановлены. Зная, сколь большое может поселять поступок сей влияние на чувство всех благомыслящих людей, я поручаю вашему сиятельству сделать точное изыскание, действительно ли г. Ефимович рассказывал таковые нелепые происшествия; если же сие справедливо, в таком случае я прошу вас его арестовать и содержать под арестом вплоть до моего повеления.
Генерал-фельдмаршал светлейший князь Кутузов».
12
Мелкий осенний дождь превратил и без того худой проселок в непролазное болото. Пехоте то и дело приходилось останавливаться и вытаскивать из грязи батарейную артиллерию. Потеряв терпение, Ермолов предложил Дохтурову оставить ее здесь под небольшим прикрытием: легкой артиллерии будет достаточно, ее вон как много. Дохтуров
