Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева

Польские шеволежеры, конные егери, гвардейские драгуны отчаянно рубились с казаками, которые не угадали истинной причины их стойкости: в это самое время в стороне от дороги, сотни Иловайского 3-го грабили французский бивак и впрягали своих лошадок в пушки, чтобы увезти их с собой. А от Городни уже во весь опор скакали на подмогу гвардейские эскадроны. Ян Козетульский, герой Сомосьерры, первым врезался в гущу неприятеля; его подняли на пики и сбросили с коня. Naprzód![30] Пики шеволежеров, отобранные у австрийских уланов под Ваграмом, были длиннее «дончих»; конные егери метко стреляли из пистолетов; оба эскадрона пробились вперед и прорвали кольцо, в центре которого сражался императорский эскорт. Маршал Бессьер с двумя другими эскадронами налетел на казаков, грабивших артиллерийский парк, и отбил большую часть захваченных орудий, но одиннадцать легких пушек уже успели переправить по плотине на правый берег Лужи.

Взобравшись на холм, Наполеон следил за ходом схватки. Казачья пика вонзилась в грудь лошади Раппа; адъютант Бертье вырвал пику из рук у казака, сбросив его под копыта, и хотел пустить в дело новое оружие, но его зарубил по ошибке конный драгун. Подоспевшие мамлюки и эскадрон легкоконного полка гнали казаков до самой Лужи; дорога на Малоярославец была свободна. Эскорт выстроился впереди, император спустился с холма и продолжил свой путь.

* * *

Отбитые утром у французов пушки и знамя торжественно провезли по лагерю. В это время в штабной избе проходил бурный военный совет: Кутузов настаивал на отступлении к Калуге; Ермолов возражал ему, что если отходить, то лишь на малое расстояние, в направлении Медыни, а лучше остаться на позиции. Французы не усилили своей артиллерии на окраинах Малоярославца, наша армия превосходит французскую численностью, кавалерия в хорошем состоянии, а у неприятеля в ней недостаток; Наполеон не станет безрассудно атаковать нашу армию на столь невыгодной для него позиции с неудобными спусками к реке, да еще когда все мосты простреливаются нами. Кутузов назвал Ермолова мечтателем, которому всё видится в радужном свете. Армии было приказано отступать по Калужской дороге.

Орудия и зарядные ящики беспрестанно застревали в глубоких колеях, цепляясь за кустарники и лозы на узкой раскисшей дороге. Рытвины заваливали фашинами, упирались руками в лафетные колеса, скользя ногами по жидкой грязи, под нудным холодным дождем. Вытащив орудие, проходили саженей двадцать – и всё приходилось начинать сначала.

С наступлением ночи дождь усилился, резкий, злобный ветер пробирал холодом до костей. Продрогший артиллерийский поручик сидел на лафете, пряча голову в воротник мокрой шинели, точно нахохлившийся воробей. Рядом с ним в темноте послышался чавкающий звук лошадиных копыт, выпрастываемых из грязи, чей-то строгий голос спросил:

– Почему артиллерия стоит?

– Да впереди стоят! – махнул рукой поручик.

– Где офицер?

– Я офицер.

– А, так вот отчего остановка! Офицеры только спят на орудиях, а за делом не смотрят! Извольте следовать за мной; давно собирался наказать, теперь уж накажу примерно.

Узнав голос Дохтурова, поручик скис. Вот невезение! Он спрыгнул с лафета и пошел рядом с дорогой на звук удалявшихся копыт. Оказия. Конечно, страшного ничего не будет, не расстреляют же. Так, подержат под арестом дня три, при корпусной квартире, но и это малоприятно. «Нужно, непременно нужно наказать для примера другим», – послышался голос генерала уже далеко впереди. Поручик остановился. Ну и дурак же он! Дохтуров не спросил ни фамилии его, ни звания, ни какой он части – кого он собрался наказывать? Постояв еще немного на месте, «арестованный» пошел назад отыскивать свое орудие.

…Вернувшись с рекогносцировки, Наполеон созвал в Городне военный совет. Он выглядел осунувшимся и усталым, его движения утратили живость, потухший взгляд часто останавливался в одной точке. Коленкуру был виден профиль императора, выступавший из темноты, – не чеканный профиль на монете, а бледное пятно, напоминавшее месяц на ущербе.

Если собрать все наши разрозненные войска в единый кулак, мы еще сможем выставить против русских семьдесят две тысячи человек и четыре сотни орудий: этого достаточно, чтобы дать решительное сражение и окончательно разгромить их армию. Мюрат просил дать ему гвардию и всю кавалерию: он пробьется в Калугу, уготовив ей участь Москвы. Кавалерию? Она истощена от бескормицы, – возразил ему Бессьер. Даже если пехота одержит победу, преследовать русских будет некому. Сейчас нужно думать не о сражении, а об отступлении.

Над столом повисла тишина. Впервые запретное слово было произнесено в присутствии императора. Рапп ждал взрыва, однако его не последовало.

– Мы довольно совершили для славы, – медленно и отчетливо произнес Наполеон. – Пришло время подумать о спасении армии.

Но куда отступать?

– К Калуге, – предложил Бессьер.

– К Смоленску через Можайск – знакомой короткой дорогой, – возразил генерал Мутон.

– Утро вечера мудренее, мы примем решение завтра, – заключил Наполеон.

Когда все разошлись, он вызвал к себе лейб-лекаря Александра, Ивана.

– У тебя есть опиум?

Врач спросил, что случилось и в каком месте император испытывает боль. Тот раздраженно отмахнулся от расспросов и велел принести ему опиум – весь, сколько есть, сейчас же. Иван вышел и вскоре вернулся с небольшим мешочком, затянутым шнурком. Наполеон взвесил его на руке.

– Достаточно ли этого, чтобы умереть?

Иван ответил, что этого хватит с лихвой, чтобы убить двух человек. Наполеон повесил мешочек себе на шею.

– Я не хочу попасть живым в руки врага, – пояснил он, – но мне претит такая смерть, которая оставит меня изуродованным, окровавленным. Заснуть навеки – что может быть лучше? Мое лицо будет спокойно и бесстрастно, как в минуту битвы.

…Оставив основные силы отдыхать в Детчине после тяжелейшего перехода, Кутузов уехал в Полотняный Завод, где временно разместилась главная квартира. Утром, когда светлейший проснулся и откушал чаю, зять Кудашев привел к нему пленного генерала, назвавшегося графом де Боволье.

– Не родственник ли вы тех Боволье, что воевали в вандейскую кампанию? – спросил его фельдмаршал, помаргивая обоими глазами. – Один из них еще подписал письмо к ее величеству императрице Екатерине с просьбой оказать им помощь против республиканцев?

– Письмо это подписано мною как генерал-интендантом и главным казначеем армии, – отвечал француз.

– А, так это вы и есть! Ну, очень рад, что вы мой пленник. Читал, с большим интересом читал историю Вандейской войны. Вам будет оказано всё уважение, которого вы заслуживаете.

Граф сдержанно поклонился. На расспросы о состоянии французской армии и планах Наполеона он отвечал лаконично, часто отговариваясь незнанием.

– Наполеон ваш – чистый разбойник! – с сердцем сказал ему Кутузов. – Я отправил к нему сорок человек, взятых в плен на аванпостах, так он отказался их принять! Мне-то куда их девать? Разве так подобает