Белая река, черный асфальт - Иосиф Абрамович Гольман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А почему килограмм картошки? Почему не десять? – вставляла свое словечко Шеметова.
– Нам больше не надо, – отвечала Зая. – Я ее нажарила, покормила ребят.
– Почему в одном из салонов, в парикмахерской, вы забрали кассовую книгу, но не забрали деньги, лежавшие в ящике с указанной книгой? – гнула свое адвокат, объемно высвечивая бескорыстие всех этих преступлений.
– Семен не любит писать на планшете или компе, – спокойно объяснила Коношеева. – А стихи были на подходе. Из бумаги мне попалась одна кассовая книга. Мы ее потом подбросили, вырвали только листы со стихами.
Потерпевшая, выступившая позднее, подтвердила факт возвращения кассовой книги. Ей все равно пришлось потом бодаться с налоговой – ребята вырвали заполненные с одной стороны страницы. Однако женщина не питала зла к налетчикам и даже просила не наказывать их строго.
Вообще, как ни странно, это было лейтмотивом многих выступлений.
В письменном докладе офицера, руководившего захватом, отмечалось отсутствие сопротивления с их стороны. Но это нормально. А вот его соображение, что парень – реальный талант, а друзья сопровождали его без личной корысти, было необычным фактом.
В протоколе обыска квартиры Циркуля (искали украденные вещи, в том числе и по другим ориентировкам, никто ж сначала не знал, кто какие лавки взламывал) фигурировало фото холодильника. Попало оно в документ, потому что в нем неожиданно оказался один из украденных предметов – кусок ситца в красных вишенках. Черт его знает, почему вещдок попал в холодильник. Семену предметы, стыренные при налетах, служили своего рода фетишами, побуждающими к творчеству. Правда, недолго. Тот же механический карандаш, уворованный из прачечной, быстро потерял свой волшебный дар и очень скоро оказался на помойке.
А вот ситец задержался в холодном месте.
Но Шеметову интересовал вовсе не кусок материи. Она долго рассматривала фото раскрытого холодильника и наконец задала вопрос Зае.
– Госпожа Коношеева, а чем вы можете объяснить, что ваш холодильник практически пуст, из обычных продуктов лишь пачка сливочного масла. А вот зато две банки красной икры имеются.
– Мы их не крали. Я купила в «Продуктах» на Красносельской.
– Я не обвиняю вас в краже, – усмехнулась защитница. – У меня другой профиль. Мне интересно, почему еды нет, а деликатесная и дорогая икра есть.
– Семен ее ест, – спокойно отозвалась девушка. – Она помогает деятельности мозга.
– То есть он ее любит, а вы не любите? – уточнила Шеметова, чувствуя благодатную для защиты подоплеку данного феномена.
– Все наоборот, – улыбнулась Зая. – Мы любим, а он нет. Просто мы не пишем стихов, а он пишет. Икра же усиливает мозговую деятельность, – повторила девушка.
– Спасибо, я поняла, – поблагодарила Шеметова. Она очень надеялась, что с помощью подобных эпизодов судья с прокурором также поймут, с кем столкнулись в этом странном деле.
Пожалуй, единственным местом, когда подсудимые пререкались между собой, было выяснение степени конкретной вины каждого. Однако и здесь все шло наперекор канонам.
– Я ломиком сбил замок в булочной, – не спеша рассказывал Циркуль под уничтожающим взглядом своего отца.
– Неправда! – кричал в ответ Семен. – Замок сшибал я!
– У тебя сил не хватит, – мгновенно дезавуировала слова поэта Зая. – Я выбила замок вместе с дверью!
В такие моменты судье и в самом деле приходилось туго. Если тщедушного Семена можно было смело исключить из списка взломщиков, то и Циркуль со своей «фомкой», и Зая со своими ста килограммами преданного поэзии тела – оба легко могли справиться с описанным в материалах дела взломом.
И уж совсем фантасмагорично выглядело казенное помещение суда, когда приступили к допросам поэта Семена Вилкина-Великого.
Его мама, приехавшая в Москву, сидела тут же, недалеко от клетки с любимым сыночком. Она тихо плакала, глядя на него, а в перерывах просовывала меж прутьев сладкие булочки.
Вообще-то, абсолютно неположенная вещь. Однако конвой делал вид, что не замечает нарушений устава. Семен же мгновенно делил булку на три части, и гоп-компания некоторое время радостно жевала.
Родственники Циркуля по очереди сменяли друг друга на заседаниях, однако не подходили к сыну. Может, за карьеру боялись? Они ж дипломатами были.
Заина мама приехала позже, процесс уже шел. Чем-то она походила на маму Семена. Разве что комплекцией отличались: Заина мама была большая, как и дочка. А мама поэта – субтильная, как и сын.
Папы ни у того ни у другой на процессе не наблюдались.
Так вот, когда допрашивался Семен Великий, то к делу очень уместно подшивались стихи. Шеметова постоянно на это напирала. Ведь Семен не просто читал некие свои произведения, а именно те, которые родились после данного конкретного налета.
Так, например, после набега на крошечный салон красоты появилось весьма трагическое произведение. По выкрику его мамы, основано оно было на реальном событии – смерти деда по маминой линии:
Мой дед умирал постепенно.
Мой добрый, мой ласковый дед
К концу изнемог совершенно
Под натиском прожитых лет.
А я притворялся веселым
К исходу тягучего дня.
И дед мой, несчастный и сонный,
Внимательно слушал меня.
Я деду рассказывал бодро,
Улыбку держа на губах,
О каверзах майской погоды
И мелких житейских делах.
А он, изнуренный лежаньем,
Беспомощно двигал рукой.
И было последним желанье —
На бок повернуться другой.
Потом он лежал бездыханный.
Проспект поливала гроза.
Боялись мы, чтоб тараканы
Не выгрызли деду глаза.
Потом мы его хоронили.
И злые пригробные тли
До самой ограды могильной
У нас вымогали рубли.
А время стремглав улетало.
И лишь по прошествии лет
Я понял, что деда не стало.
Что деда у нас больше нет.
Читал Семен как всегда, без ажитации, не выделяя сильные и слабые доли, ровным голосом. Может, это и действовало. Когда он закончил стихотворение про деда, многие женщины в зале плакали.
Это и понятно. У всех были деды. Большинство своих дедов любили. И их смерть вызывала у разных людей одинаковые чувства. Вот только так сформулировать подавляющее большинство сидевших в зале вряд ли смогли бы. А сидящий на скамье подсудимых тщедушный Вилкин смог.
Пару раз после прочтения стихов в зале начинались аплодисменты. Не бурные, конечно. Но прочувственные.
Судья, опытный человек, сначала даже смутилась, не знала, как реагировать. Она бы вообще исключила чтение стихов из процесса, однако Шеметова настаивала. Ольга хотела, чтобы потерпевшие, женщины в основном сердобольные, видели, в какую тонкую материю переплавились их батоны, шоколадки, килограмм картошки и двухметровый кусок ситца с вишенками. Таким образом, судебный процесс частенько становился больше похожим на поэтический салон.
Но, конечно, самым беспокоящим Шеметову был эпизод с интернет-клубом.
Береславский, к счастью, не обманул. Безутешный владелец клуба разом утешился, получив от этого странного человека десять новых настольных компьютеров с мониторами. Благо пострадали не сильно дорогие модели. И по просьбе Шеметовой написал для рассмотрения суда документ, в котором официально прощал незадачливых грабителей и просил не наказывать их строго.
Тем не менее эпизод был самый громкий из всех трех десятков рассмотренных судом. Хотя ущерб был восполнен, однако действо происходило не только криминальное, но и опасное для целого дома, случись в нем пожар.
Немного скрашивало ситуацию то обстоятельство, что все дружно выделили роль Циркуля, как человека, следящего за пожарной безопасностью. В устах пироманов это звучало чуточку нелепо, однако полностью соответствовало действительности, которая, в свою очередь, также была абсолютно нелепа.
И еще забавная вещь, как показалось, «примирившая» судью с самым опасным эпизодом с искрами.
Написанное именно после этого налета стихотворение не было столь печальным, как большинство остальных.
Тихо. Ни плеска. Ни крика. Ни звука.
Сонно покоятся нежные руки.
Девушки спящей улыбка легка.
Тихо по руслу струится река.
Ночь глубока.
