Россия, которую мы потеряли. Досоветское прошлое и антисоветский дискурс - Павел Хазанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чего вам опасаться? Неужели это так страшно? Неужели вы так не уверены в себе? У вас остается вся неколебимая власть, отдельная сильная замкнутая партия, армия, милиция, промышленность, транспорт, связь, недра, монополия внешней торговли, принудительный курс рубля, – но дайте же народу дышать, думать и развиваться![250]
Несколькими страницами раньше Солженицын предлагает также возродить существовавшую в 1917 году систему советов, чтобы внутри авторитарной системы появился хоть какой-то механизм обратной связи парламентского типа. Он просит и об амнистии для политзаключенных.
Если вождям удастся провести все эти реформы, заключает Солженицын, они создадут «нравственный» авторитаризм, на стороне которого будут и неовеховцы[251]. Ведь «мы», если на то пошло, не категорически против авторитаризма; «мы» – Субъект, от имени которого говорит Солженицын, – считаем «нравственный» авторитарный строй достойным компромиссом в сравнении с господствующей на Западе безнравственной демократией. «Мы» вынуждены признать, что для демократии в России еще «зелен виноград», как не созрела страна для нее и накануне Первой мировой войны[252]. «Нас» ужасает, как западные демократы разбазаривают деньги на выборы, непатриотично проигрывают войны и отказываются от собственной национальной самобытности ради ложно понятого плюрализма[253]. Может, когда-нибудь западные лодыри научатся любить родину, будут поощрять умеренную ксенофобию и перестанут пытаться использовать в освободительных целях демократические институты. Тем временем российский неовеховский Субъект уже сознает необходимость такого мировоззрения. Ему вполне достаточно «нравственного» авторитаризма с долей парламентаризма на местах.
В 1974 году, после выхода сборника «Из-под глыб», Солженицын отправился в изгнание в Вермонт и в последующие десять лет, находясь за границей, продолжил обобщать свои взгляды на достойную коалицию российских вождей и их сторонников; он поместил ее в позднеимперский период – время действия первого романа из его историко-художественного цикла «Красное колесо», «Август Четырнадцатого». Первоначальная редакция 1971 года представляет собой эпопею о русской армии в самом начале Первой мировой войны в духе Толстого. Действуют в ней как реальные исторические лица, так и вымышленные персонажи, запутавшиеся в исторической логике войны. К последним относится главный герой, полковник Воротынцев, а также ряд положительных и отрицательных персонажей, находящихся в русском тылу, где обстановка все еще мирная, и взаимодействующих друг с другом на протяжении нескольких недель августа 1914 года. В расширенной версии 1983 года логика временных рамок повествования теряется – несколько сот страниц занимает экскурс в историю возвышения, падения и убийства Столыпина в авторской трактовке. Излагая эту историю, Солженицын заявляет, что жизнь Столыпина ознаменовала собой важнейший потенциал развития России, а его убийство стало предзнаменованием национальной трагедии, начавшейся в 1914 году. Однако подразумевается, что столыпинство могло одержать победу в определенных условиях – и что у него еще есть шанс.
Столыпин в «Августе Четырнадцатого» высказывает мысли Солженицына, касающиеся успешности консервативно-реформаторского правления. Премьер-министр – прежде всего чрезвычайно сведущий и прагматичный политик, способный ходить «по лезвию, между двух бездн»: с одной стороны, риском позволить недавно появившейся в России Думе узурпировать власть, устроив бесконтрольную демократию, с другой – риском допустить полную ликвидацию Думы без всяких реформ, к чему стремится царское правительство[254]. Солженицын постоянно подчеркивает, что Столыпин не принадлежит ни к левым, ни к правым, но вместе с тем ясно, что выбранный Столыпиным средний путь не результат продиктованного некими правилами политического компромисса, а внепарламентская стратегия, к которой прибегает Великий Вождь, скептически относящийся к демократии, но умеющий приспособить новые демократические институты для укрепления своей власти. Действия Столыпина предстают оправданными, потому что, как он говорит в своей знаменитой речи (которую Солженицын не упускает случая процитировать), «им [избранным депутатам Думы, в которых Солженицын видит врагов государственности] нужны – великие потрясения, нам нужна – великая Россия»[255].
Солженицын-повествователь и солженицынский Столыпин понимают, что авторитарная тактика премьер-министра, занимающего позицию «над схваткой», требует оправдания – но в чьих глазах? Ответ: в глазах коалиции неовеховского «мы» и политической элиты 1970–1980-х годов. Вот почему в «Августе Четырнадцатого» развиваются мысли, высказанные в «Письме». Здесь Россия тоже «еще не созрела» для демократии. И Столыпин здесь тоже олицетворяет «нравственный» авторитаризм – может, даже более высокого порядка, ведь он отчасти демократ. Да, он считает создание Думы в горячке 1905 года «опрометчивым», потому что те, кто в ней заседает, еще не готовы к этому[256]. Депутаты, избранные в тот год в Думу, являли собой, по словам Солженицына, «не Россию, а карикатуру на нее»: «Этот избирательный закон все равно не даст верного представительства России: еще нет той массы граждан, готовых ко всеобщим равным выборам»[257]. Тем не менее Столыпин «истинно нуждался» в Думе, и «именно он и убеждал Россию, что эпоха конституционного правления утвердилась»[258]. Просто России «нельзя так покорно копировать заемные западные устройства, но надо иметь смелость идти своим русским путем», имея за спиной тысячелетнюю историю, где были «дебри… морозы… хазары… татары… ливонцы… поляки»[259].
Со слов Солженицына нам также известно, что в душе Столыпин – демократ, ведь он явно «предлагал либеральную освободительную программу», весьма близкую к партийным платформам, принятым на Западе в конце ХX века[260]. Подробно расписывая столыпинские планы по введению новых законов – касающиеся, в частности, медицинского страхования, пособия по безработице, развития инфраструктуры, нового трудового законодательства и большей автономии земств, – Солженицын, несомненно, сознает, что изображает нечто присутствующее в программах многих центристских парламентский партий[261]. По той же причине Солженицын подчеркивает, что венчает столыпинскую программу план передачи в частную собственность земельных участков. Когда крестьянин получает землю в собственность, а вместе с ней социальную поддержку и инфраструктуру, читатели должны безошибочно узнать долгожданную
