Смешно или страшно - Кирилл Круганский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как ему хотелось сейчас стать фрагментом толпы. Вроде женщины с простым деревенским лицом, которая подпевала Лещенко на том концерте: он хорошо ее запомнил. Но, увы, теперь он сам был Лещенко. Правда, неопытный, неумелый и перепуганный. Старуха дошла с ним до сцены и указала на нее рукой. Кириллыч поднялся по ступенькам. Старухе и ее фрейлинам были отведены места справа от сцены. Она уселась, ударил гонг, и испытание Кириллыча началось.
Сначала на сцену поднялся человек и вынес два стула. Он ушел, вместо него появились мужчина и женщина, каждый из них сел на свой стул. Кириллыч никогда не видел такой одежды, какая была на них. Их нагие тела словно обернули в рыболовную сеть и выпустили на улицу. Кириллыч совершенно смешался. Толпа загудела, снова ударил гонг. Все посмотрели на старуху. Одна из ее приближенных подняла табличку: “Приступай”. Все захлопали и перестали.
“Приступай, – соображал Кириллыч, – а куда приступать? Что делать? Вчера карты эти показывала, сегодня хочет, чтобы я эту женщину… Неужели прилюдно? Я, конечно, могу, но зачем при всех? Что она хочет во мне натренировать? Смелость?” Он нерешительно подошел к паре сидящих и увидел, что те места, которые люди в советской стране по возможности старались скрыть, в этих костюмах наоборот глядят наружу. Мужчина вообще смотрелся молодцом, толпа его как будто не ограничивала. Кириллыч инстинктивно пожал ему руку. Пронеслись короткие, но одобрительные аплодисменты. Тогда Кириллыч резко подошел к женщине и показал ей встать. Затем, стараясь смотреть больше вверх, а не в толпу, резко снял нижнюю половину одежды и сел. Он боялся, что на публике, тело подведет его, но оно не подвело. Он усадил женщину поверх себя.
Сначала шло так себе, но с каждым движением он чувствовал, что смущение и дрожь покидают его, что он разъяряется, как похмельный медведь. Кириллыч не знал себя таким, но этот, новый Кириллыч, ему безоглядно понравился. Он посмотрел на старуху, та с интересом наблюдала за происходящим. Ее приближенные сидели, забывая улыбаться. “Ага, – думал Кириллыч, – вот тебе, проклятая старуха. Думала, я не справлюсь. Да я бы и тебя сейчас одолел. Любую бы одолел. Давай сюда всех женщин своей ничтожной Рассветовки, император Кириллыч разорвет любую. Сошьет заново и опять разорвет. Дрожите! Я пришел! Новый половой порядок! Новая власть раскрытых ставен!” Его партнерша, поначалу бесстрастная и безразличная, порядком раскраснелась и взяла его за шею. Мужчина поглядывал с некоторой завистью.
Когда ярость, удовольствие и пресыщенность заполнили колбу, Кириллыч зло скинул женщину с себя и откинулся на стуле, торжествуя. Он вскинул руки, толпа ликовала. Женщина упала на деревянную сцену, но восхищенно смотрела на него. Кириллыч вскочил, повернулся к старухе и совсем победно посмотрел на нее. Но по ее лицу понять ничего было невозможно. Снова ударил гонг, все замолкло. Женщина поднялась на ноги, они с мужчиной ушли со сцены в своих нарядах, которые уже не казались Кириллычу откровенными. Более того, на прощание он опять пожал мужчине руку, а женщину шлепнул по ягодицам. Он улыбался. Как скоро в нем произошла перемена от смущения до обладания!
Теперь на сцену вышли двое мужчин, они осторожно несли большой котел, почти доверху наполненный водой. Потом появились кирпичи, дрова, загорелся костер. Мужчины подвесили котел над огнем. Пока Кириллыч одевался, принесли три ящика, плотно закрытых тканью. И наконец, вышел крупный бородатый и лысый мужчина, одетый вроде палача: в черной мантии, кожаных сапогах. Несмотря на грозный вид, в толпе засмеялись. Гонг – и приближенная старухи подняла табличку, которую Кириллыч уже видел: “Приступай”. Котел закипел.
“Палач” сорвал ткань с первого ящика. Там лежали обычные куриные яйца. “Палач” взял одно и бросил в кипяток. Потом махнул Кириллычу: ты. Кириллыч с легкостью повторил. “Палач” кивнул и подошел ко второму ящику. В нем оказались живые раки. У Кириллыча нехорошо стукнуло сердце. Пиво он пил, но с колбасой или солеными сушками. “Палач” же, не раздумывая, сунул руку в ящик и вытащил за спину крупного влажного рака. Он судорожно шевелил клешнями и выглядел силачом. Однако никто не стал мериться с ним силой: через секунду он полетел в котел. Кириллыч заглянул в ящик. Раки копошились. Кириллыч молнией сунул руку в ящик и потянул коричневатый экземпляр. В голове свистели осколки школьных знаний: головогрудь, ногочелюсть, сердцерот. Кириллыч перевернул рака в воздухе, первый и последний раз глянул ему в глаза, попросил прощения у его жены и отправил в кипящую воду. “Палач” уважительно поджал губы и тяжело шагнул к третьему ящику.
Увидев содержимое, Кириллыч вздрогнул. Нет, он ожидал, что после раков должно идти что-то совсем живое, но чтобы настолько… В ящике ютились, пугливо прижимаясь друг к другу, двенадцать детенышей совы. Они были пестро-серые, жмурились на свет, их зрачки становились то больше, то меньше, а головки ходили во все стороны. Кириллыч понял, что серьезнее испытания у него уже не будет, потому что серьезнее могло быть только бы если ему понадобилось скинуть в кипяток старуху. Он подумал, что совята, наверное, открывают дорогу в Кремль или вообще за границу. “Зажмурюсь и брошу, – сказал он себе, – зажмурюсь. Зажмурюсь. Сперва он. Потом я. Главное – зажмуриться”. В этот момент палач указал на него. Теперь его очередь шла первой.
Кириллыч стоял и не двигался. Ему вспомнились чьи-то трогательные детские стихи:
… Все в крови прилетели совята
И опять улетели куда-то.
И кричат: “Будем вечно летать,
Не хотим в кипятке умирать…
Отпусти ты нас! Хоть ты не птица,
Станем истово вместе молиться.
И покой тебе, мир тебе вымолим,
С добрых рук твоих кровушку вымоем…”
Только когда он шагнул к ящику, он понял, что это его стихи.
Кириллыч выбрал совенка, который сидел в правом нижнем углу, и решительно направился к котлу. Совенок крутил головкой и смотрел так, как будто все знал. У него были мягкие детские перья, теплая грудка. Кириллыч держал его обеими руками. Вот он занес его над котлом. Сердце колотилось, и неизвестно – чье сильнее. Кириллыч выдохнул, и в это мгновение “палач” схватил его за руки. Толпа сделала громкое всеобщее “аааах”. “Палач” аккуратно забрал совенка, положил его в ящик и укрыл тканью. На сцену поднялись помощники
