Белая река, черный асфальт - Иосиф Абрамович Гольман

не трогать

Моих единственных друзей.

Я виноват один пред Богом.

Они – лишь тень судьбы моей.

Пусть Зая с Циркулем спокойно

Уйдут, без шухера, домой.

(как видим, в камере СИЗО лексика поэта заметно пополнилась)

Я отсижу за них достойно

И к ним вернусь с благой душой.

И знайте: для меня не сложно

Есть черный хлеб да воду пить.

Поэта посадить возможно.

А вот стихи – не посадить!

Аплодисменты начались уже где-то в середине, стихая лишь для того, чтобы дать поэту произнести следующую строфу.

Он закончил свое уникальное последнее слово, сел на скамью рядом с товарищами, а аплодисменты все гремели.

Зая откровенно плакала, растирая слезы пухлыми ладонями. Была бы косметика – стала бы вся черная. Но косметики не было. Девушка никоим образом не собиралась притворяться в этом мире.

Циркуль тоже был впечатлен. Только что он услышал литературное произведение, в котором напрямую упоминалась его дотоле никому не известная личность. И упоминалась в лестном контексте!

Судья ушла в совещательную комнату.

Из зала никто не расходился.

Наконец Пономарева вышла и огласила приговор.

Если кратко, то он гласил: Вилкину – семь лет, Коношеевой и Петренко – по пять. Всем – условно, с целью, как было указано в приговоре, «предоставления возможности вышеупомянутым гражданам развивать свои творческие способности».

«Хорошая тетка Пономарева!» – восхитилась не ожидавшая такой щедрости Шеметова. Надеялась, конечно, но если честно, не ожидала.

Подсудимых освободили из-под стражи прямо в зале суда.

Поэта Вилкина, плача, обнимала сухонькая мама.

Заю тоже целовала и обнимала мать. Даже к Циркулю наконец подошли строгие родители. Может, сочли, что теперь он не опасен для их карьеры?

А потом Семен, Зая и Циркуль, взявшись, как маленькие, за руки, направились к выходу.

Избежав тюрьмы, они не собирались расставаться.

Проходя мимо Шеметовой и Багрова, Семен поблагодарил их. Затем высвободил руки и, вынув из кармана блокнот, выдрал из него одну страницу.

– Это вам, – сказал он обоим.

Адвокаты посмотрели на листок. Там оказался следующий текст:

Полвека – и бизонов выбили.

Киты в бессрочный отпуск выбыли.

Поэтов тьму во тьму отбросили

Со всеми главными вопросами.

Отбор естественный свирепствует.

На свалку, кто не соответствует.

Отсюда все мои мечтания.

Не слишком новые, не тайные.

Хочу чтоб строчки наши – помнили.

И не собраниями полными,

А ощущениями прежними.

И ощущениями свежими.

И верю: что-нибудь запомнится

По кабинетам да по горницам.

А те, что нас совсем забудут, —

Они еще не скоро будут.

Так вот что писал Семен, когда Багров столь смачно пугал его в следственной комнате «Матросской тишины»!

Вот уж действительно: где витает душа поэта – тайна сия велика есть…

Глава 17

Южный Урал. Белогорск. Багров и Шеметова. Прапорщик все видел

Валентина Федотова, продавщица из «неонки», наверное, ошиблась, записывая тем вечером данные свидетеля.

Который раз набирала указанный в бумажке домашний телефон Ольга, перебрала все возможные сочетания кодов – ничего не получалось, абонент не отвечал. То же самое происходило и с сотовым номером. Его владелец постоянно находился вне зоны действия сети.

В какой-то момент Шеметовой стало казаться, что супераргумент, который провидение и Багров вручили в руки защиты, – обычный фэйк. Однако прилетев наконец в Белогорск (процесс возобновлялся уже послезавтра), Ольга была полна решимости найти таинственного свидетеля.

Зашла на всякий случай в «неонку». И здесь надежда снова переполнила Ольгу. Потому что Валентина Федотова, в ответ на скрытый упрек, сообщила, что Генка только что вернулся с женой и дочкой из отпуска. А в его деревне телефонов отродясь не водилось.

И еще раз продавщица потребовала, чтобы ее имя нигде и никогда не было упомянуто. Шеметова твердо пообещала ей полную анонимность.

Ольга и прилетела-то раньше, потому что надеялась все-таки отыскать таинственного свидетеля. Даже Багров смирился, решив, что крашеная тетка из магазина специально дала ему неверный номер, лишь бы адвокат отвязался. Он, кстати, прилетал ночным рейсом, накануне дня возобновления процесса, чтобы успеть к началу.

Задержался из-за неотложных дел. Однако опаздывать не хотелось, в воздухе витало ощущение скорого конца затянувшегося суда.

В общем, в запасе у Ольги был всего один день и сообщение Федотовой о вернувшемся из отпуска Генке.

Она попросила у Радика Алихановича Ишмурзина машину с водителем. Получила знакомый УАЗ-452 и Ишмурзина в качестве водителя. Транспорт должен был быть использован на случай, если таинственный свидетель все же нарисуется на горизонте.

Она непрестанно набирала и домашний, и сотовый номера, каждый раз с замиранием сердца слушая длинные гудки.

Наконец решила поехать по адресу, который ей подсказали в телефонном узле.

Кстати, опять круто помог юный Шерлок Холмс, будущий адвокат Вадик. Это не ей подсказали адрес, а Вадику. Правда, Вадика попросила Шеметова.

У того были знакомые на телефонной станции, и они дали развернутый ответ: поселок, улица, номер дома, квартира. Более того, этот проныра прокрутил похожий фокус и с мобильным телефоном неуловимого Генки. В городском офисе оператора тоже оказались друзья. Молодец, адвокат без друзей и помощников – все равно что без знания кодекса. То есть как без рук.

Так вот, его друзья подтвердили наличие абонента в поселке Лесной, точнее сказать не могли, потому что поселок маленький и сотовых станций там, ввиду малочисленности населения… одна. Хорошо уже, что их сети, а не конкурентов.

Полностью неуловимого Генку звали Геннадием Ивановичем Гундоровым. Впрочем, это знание пока никак не способствовало успеху дела.

Ишмурзин подтвердил, что поселок крошечный. Там всего порядка десяти пятиэтажных старых домов, из которых заселено два. Раньше в Лесном была ракетная база, уничтоженная по договору с американцами на заре перестройки. Ракеты порезали на металл, но кое-какое нестратегическое оборудование сохранилось. Его и обслуживали несколько десятков счастливчиков, сумевших сохранить работу.

Остальные уехали кто куда. Оставшихся сселили в два дома, чтобы не отапливать все десять. Впрочем, и эти два дома, как объяснил всезнающий Радик Алиханович, тоже обслуживали плохо.

– Депрессивное место, – прямо сказал он.

Так и не дождавшись телефонного ответа от Геннадия Ивановича Гундорова, выдвинулись к поселку самостоятельно.

Ехать было недалеко, по светлому времени и со скоростными навыками Ишмурзина управились в двадцать восемь минут.

– Рейсовый автобус пилит около часа, – пояснил Радик Алиханович. Его же гараж этот рейс и обслуживал.

Остановились у зеленых ворот с давно не крашенной красной звездой.

Часовой, довольно пожилая безоружная женщина в защитной форме, на территорию их не пустила. Вызвали начальника.

– По совместительству местного завгара, – объяснил Ишмурзин.

Сразу все пошло легче: крошечный штат казенных автомобилей тоже ремонтировался не без доброй воли Радика Алихановича. Мужчины тепло поболтали, местный посетовал на тихое умирание поселочка, лично открыл ворота (электродвигателя не предусматривалось) и пропустил их на территорию.

Здесь было чистенько, но бедненько, как говорилось в одном старом анекдоте. Видать, все шло к тому, что поселку жить недолго. Блочные дома производили неприятное впечатление. Брошенные – с пустыми оконными глазницами. Жилые – с тут и там торчащими из окон трубами железных печек-буржуек.

– А что, здесь не топят? – спросил Ишмурзин у местного.

– Года три назад была проблема с котельной. Вот тогда понаставили. А убирать страшно. Так и стоят, – объяснил тот.

Геннадий Гундоров жил в крайней к лесу пятиэтажке.

Только тут Ольга почувствовала, что в заброшенном поселочке таится своя, отдельная от прочего, красота.

Джунгли, как в киплинговской книге, наступали. Некрупные, но уже взрослые сосны росли прямо на детской площадке. Кстати, аккуратной и подкрашенной свежей краской.

– Это Генка, – показал на следы ремонта местный. – Он молодец.