Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

смерти прошу сообщить моему брату Николаю (следует адрес) и передать ему прилагаемое письмо». Его воля была исполнена. Котик присутствовал на его похоронах: его хоронили как героя. (Тоже ошибка. Я опоздал на день. Поехал на кладбище и нашел его свежезасыпанную могилу. На кресте висел большой венок с красными Преображенскими лентами. На одной золотыми буквами было написано: «Преображенцы своему герою», а на другой – «Добровольцу Сергею Сомову». Я взял первую ленту и послал ее с письмом в Одессу Бабушке Наде. Почта по инерции так хорошо еще работала, что письмо прошло через два воюющих фронта и дошло до нейтральной Одессы. Другую ленту я оставил, надеясь со временем найти потом могилу. До чего наивны и оптимистичны были в то время наши представления о будущем. Комментарий Н. Н. Сомова).

В своем письме к брату он, между прочим, просил его обеспечить старость их няни (нашей Еленочки). Исполнить эту просьбу Котик не смог: вместе с Врангелем и его армией он был выкинут за границу, и связь с Россией оборвалась. Для Елены смерть ее любимца была таким большим горем, что она не в силах была сама написать нам об этом.

Весной 1919 года приходят ко мне днем два солдата; один из них, бойкий и нахальный, требует выдачи ему двух лошадей и показывает свой документ, в котором я ничего не понимаю. Я предлагаю им идти к управляющему. Через несколько минут управляющий по телефону говорит мне: «У нас только что из конюшни два грабителя увели жеребца и еще одну лошадь. Я уже дал знать в полицию, в Дубову, и организовал погоню». Прошло два часа. Я сижу в столовой и продолжаю свою работу – заготовку на зиму консервов из овощей. Слышу у подъезда ржание жеребца. Очевидно, погоня была успешная. Выхожу. Ко мне подводит человек жеребца со словами: «Я тот, которому осенью вы спасли жизнь, и рад, что могу вас отблагодарить моей услугой». Оказался тот же пристав и уже снова на своей прежней должности. Увы, не надолго!

В начале лета Умань взята большевиками. В нее входит полк №1. Начинаются обыски, аресты, грабежи. Какие-то пьяные солдаты входят в дом Юрия, делают обыск, натыкаются на ручную гранату, конечно, не заряженную (Юрий привез ее с фронта для показа), объявляют его детей подлежащими расстрелу и выстраивают их в столовой. Один из солдат (офицера с ними не было) подходит к Николе[71] с грубым, угрожающим жестом. Никола (ему было восемнадцать лет) останавливает его словами: «Расстрелять можешь, а ударишь – получишь сдачи!»

Несколько солдат окружают его и ведут к начальству. Девочки и Настенька убегают в свою комнату и запирают за собой дверь. Их служанка Полечка, девушка-малоросска, приглашает оставшихся солдат в погреб и угощает вином. Когда они, еще более пьяные, возвращаются и ломятся к детям, дети выскакивают в окно и убегают с Настенькой и панной Людвигой к нашим друзьям Войцеховским. Пьяные солдаты засыпают.

В оставленном пустом доме вскоре поселился военный руководитель, или, как тогда называли, «военрук», со своей дамой. Эта дама объявила солдатам, что все женские вещи отныне принадлежат ей, и не допускала их к ним. Между тем Полечка приходила к ней и переносила тайком своим хозяйкам их белье, платья и даже простыни (добрая дама военрука обертывала ее ими под ее платьем). Солдаты, уведшие Николу и плохо знавшие город, долго водили его в разных направлениях, пока Никола не взялся сам «привести себя», если так можно выразиться, к одному из главных начальников. Тот спросил его: «Почему же вы сказали им привести вас ко мне? Разве вы не знали, что я могу вас расстрелять?» – «Знал, – ответил Никола, – но я тоже знал, что вы – человек». Никола был отпущен и поселился, насколько помню, также у Войцеховских.

Фото 66. Письмо тете Мане от Котика Сомова о гибели его младшего брата Сергуши в 1919 году

Надежда Федоровна Войцеховская писала нам на хутор письма, успокаивая нас насчет детей, но все же, через некоторое время, они переехали к нам. Добрая, самоотверженная подруга Ксении, Леля Войцеховская, приехала с ними. В это же лето Николе удалось поступить к партизанам, боровшимся с коммунистами.

Я уже упоминала как-то, что у нас была пасека. Никита (старший сын сестры Ольги Куломзиной), мальчик пятнадцати лет, заинтересовался пчеловодством и стал помогать нашему пчеловоду в его занятиях. Этот пчеловод потерял на войне ногу, прошел курс пчеловодства и нашел у нас применение своим новым знаниям. Никита полез на очень высокую липу, чтобы поймать севший на нее рой. Он не знал, что липа – весьма ломкое дерево. Ветка под ним обломилась, и он упал на землю. Прибежавшая мать увидела его почти бездыханным. Доктор, вызванный из находящейся в полутора верстах от нас земской больницы, нашел его состояние очень опасным. Он не позволил трогать его с места; это могло бы вызвать внутреннее кровоизлияние или усилить его, если оно было. «Если он не скончается в первые полчаса, то можно на что-то надеяться», – сказал он отцу. Я спросила его, надо ли предупредить также и мать. Он мне ответил: «Мать и так видит». Затем он с грустью добавил: «Остановить внутреннее кровоизлияние можно только дав внутрь несколько капель скипидара, но теперь скипидара нигде не достать». И вдруг старушка Анна Семеновна Ганнибал своим, как всегда, спокойным голосом (И очень скрипучим голосом, который мы иногда, когда старшие не слышали, передразнивали. Комментарий Н. Н. Сомова) говорит: «У меня есть скипидар». Не знаю, скипидар ли или просто на то была Господня воля, но мальчик выжил. Вечером доктор переложил его на матрац, под которым был сбит деревянный помост, и Никита так и лежал на нем днем и ночью, чуть ли не больше месяца, благо погода стояла летняя, теплая, сухая. Кроме того, доктор посадил его на самую строгую, голодную диету. Он объяснял, что если было какое-нибудь кровоизлияние, то оно может образовать внутренний нарыв и этим тоже причинить смертельный исход. Чтобы сгусток рассосался, необходимо, чтобы организм голодал. Никита до сих пор помнит, как, вместо еды, приходили к нему по очереди не только мы, взрослые, но и его двоюродные сестры (дети Юрия), чтобы утешать и развлекать его, и как он больше всего ждал старшую из них, свою сверстницу Ксению.

В течение этого месяца власть как будто укрепилась за большевиками. В селах образовались сельские комитеты – селькомы, а в местечках месткомы с комиссарами во главе. Между прочим, в местечке Дубова таким комиссаром оказался избран мастер слесарных работ, чинивший в прежние времена наши экипажи, а в последнее время даже и тот таран для подъема воды, который был устроен инженером Трембовельским, так что этот мастер ходил у нас под кличкой «второй Трембовельский».

Лев в это время был с нами. Как только стало известно, что власть укрепилась за коммунистами, Лев явился в Дубовский местком (я сопровождала его) и объяснил им, что мы живем в нашей усадьбе, вдали от села, и можем легко подвергаться нападениям всяких банд; поэтому он спрашивает их, можем ли мы и при их власти рассчитывать на их защиту в таких случаях. Надо было видеть, как они были довольны таким оказанным им доверием! И действительно, их опека мне очень пригодилась.

Внезапно явилась к нам коммунистическая делегация от крестьян села Комаровцы, в котором брат Лев был помещиком и лишь недавно построил большой, нарядный дом. Село Комаровцы находилось в Подольской губернии, граничащей с нашей Киевской. Делегация имела предписание привезти брата Льва в Комаровцы. К счастью для него, он был в отсутствии. Узнав, что его здесь нет, они хотели взять его жену. Бедная Соня лежала в этот день в сильном жару. Не вводя их в ее комнату, я с Любочкой (добрая Любочка всегда была с нами в такие минуты) подвела их к окну и оттуда показала им больную. Соня хворала очень красочно: имея