Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

говорю: «Ведь вы же слышали распоряжение властей?» А они мне отвечают: «Что нам эти власти? Власти у нас поденные, а мы сговаривались с вами и привезем вам не половину, а две трети урожая». Насилу я их уговорила этого не делать, объяснив им, что я за это буду сильно отвечать. Они поняли и привезли в экономию приказанную половину, а себе все же взяли не половину, а треть. Оставшуюся же часть свезли в поле и сложили там в отдельную скирду.

Время шло. Никита поправлялся. Его перевели в дом. Днем он лежал на большой крытой террасе.

Вдруг вламываются в усадьбу какие-то четыре всадника. Привязав лошадей, делают в доме обыск. Забирают у Яши его высокие сапоги. Входят в кабинет и снимают телефон. Двое из них потребовали от Яши его обручальное кольцо. Ольга сейчас же отдала и свое но мать моя, снявши свои два кольца (она была на террасе), передала их Любочке и сказала бросить их в кусты, что та и сделала. Один из грабителей, рассердившись, бросился на мою мать с поднятой нагайкой. Яша преградил ему дорогу. Тогда он отступив, направил на Яшу поднятое ружье. Тут Ольга, как дикая кошка, прыгнула ему на грудь. Я замерла от страха. В это время послышался спокойный голос матери: «Перейдемте в гостиную, тут больной». Сказала она это как хозяйка дома, как власть имущая, и мы оказались в гостиной. Опасный момент миновал.

Они стали требовать денег. Объявили мою мать, Яшу и меня арестованными, велели нашему кучеру запрячь бричку, нам сесть в нее, а Яшу посадили на козлы. Они сказали, что везут нас в поле на расстрел. В этот момент Ольга, сдав своего младшего, годовалого мальчика, Ярослава, на руки няни, села на скамеечку брички перед нами со словами: «Куда муж, туда и жена». Лошади тронули; мы ехали, эскортируемые четырьмя всадниками. Но они не повезли нас в Дубову, а велели кучеру свернуть налево, то есть по направлению нашего села. По дороге они велели Яше снять с себя подтяжки и дать им. Местности нашей они, очевидно, не знали. Когда перед ними оказалась, как на ладони, наша маленькая Ольшанская Слободка, они обратились к кучеру и приказали: «Вези господ туда; там наш штаб», а сами быстро отъехали и скрылись из глаз.

Я давно подозревала, что они проделывали всю эту комедию, чтобы мы дали им денег, которых у нас на руках не было. Тут и все мои спутники поняли, что это были грабители, ничего общего с властями не имеющие. С холма, на котором мы расстались с ними, мы съехали вниз в село. Никакого штаба, конечно, там не было. Мы заехали к агроному и просили его поместить нас у себя, чтобы нам не подвергаться более нападению всяких насильников. Он согласился; дал в наше распоряжение одну большую комнату и две малых.

На следующий же день мы перевезли туда матрацы и два сомье (матрацы на пружинах) для матери и для Анны Семеновны и расположились как на бивуаке. Прислуга и вещи оставались в усадьбе. Обед привозил нам кучер в бричке. Он приспособил для этой работы пару двухлетних жеребят, которых никто не реквизировал.

Ходили слухи о приближении Белой армии. Не помню, по какому делу мне надо было поехать в Умань. Я попала в тот момент, когда петлюровцы спешно покидали город. Они реквизировали мою бричку с лошадьми и кучером, и я уже не могла вернуться к своим. Все случившееся в мое отсутствие на хуторе я знаю только по рассказам. А случилось там вот что.

Пришла банда махновцев. Увезла Яшу и Ольгу в соседнее имение Андриевских, Крутеньки, в восьми километрах от Ольшанской Слободки. Там был штаб самого Махно. Ольга рассказывала мне, как их вместе с другими арестованными посадили на повозку и куда-то везли. Потом, остановившись, отделили мужчин от женщин и опять повезли. Она спросила возницу, куда же повезли ее мужа. Он ответил: «А ваше сердце вам ничего не говорит?» И действительно, когда их вернули снова в Крутеньки, она услышала, как подчиненный докладывал начальнику о произведенном расстреле. Про одного упомянул: «А один все смеялся». Ольга поняла, что это был Яша, который говорил ей раньше, что смехом можно остановить их злые поступки. Увы! это их не остановило. Ольге сказали, что она свободна. Она вышла, как помешанная. Она шла, не гдядя перед собой, сама не зная куда. Дождь лил, как из ведра. Помнит, что какая-то женщина привела ее к себе в хату, переодела во все сухое (дождь уже перестал) и указала дорогу. Дальше рассказывала мне потом наша кухарка, Адельфина: «Ольга Федоровна с утра забирает всех своих детей и прячется с ними весь день в кукурузном поле».

Яша погиб 9-го сентября. Тут фронт придвинулся вплотную. С утра начиналась артиллерийская стрельба. Сношения наши с усадьбой окончательно прекратились. Но крестьяне не дали им заголодать: на рассвете, до начала стрельбы, крестьянки приносили им пищу на целый день, на восемнадцать человек.

Наступает снова перерыв в канонаде. Ольга берет с собою няню и младшего Ярослава и идет в Крутеньки, желая отыскать хотя бы труп мужа. Она находится уже в приемной самого Махно. Вдруг мимо нее проходит какой-то тип, бросает на нее взгляд и, ускорив шаги, входит к Махно. Чутьем она понимает, что ей грозит опасность. Она говорит своей спутнице: «Нам надо спрятаться. За нами сейчас будет погоня». Они выходят, бросаются в кусты, прячутся в ров около дороги. Через некоторое время видят верховых, проехавших мимо. Когда она вернулась домой, ей рассказали, что действительно приезжали верховые и искали ее. Тем временем был налет целой банды махновцев на усадьбу Бабушкиного Хутора; эти не только разграбили что могли, но даже вытащили мокрое белье из лоханки. В своем диком зверстве они поставили ульи с пчелами один на другой и подожгли их. Прислугу они не тронули. Впоследствии я узнала от молодого Метелицкого, что и он с родителями бежал от них в село к агроному.

Близко от дома находилось помещение для наших молочных коров. Банда махновцев была очень большая, и коровам грозила опасность попасть в их котел. Однако находчивый скотник вовремя дал знать в село, чтобы крестьянки пришли забирать якобы своих коров. Он заявил махновцам, что господ давно нет, что эти коровы принадлежат селянам, и когда они все же, не желая ему верить, хотели гнать коров в свой штаб, то наткнулись на собравшихся баб, которые, хватая ту или иную корову, неистово кричали: «Эта моя, эта моя!» Десять коров были этими женщинами угнаны в село, и только четыре попали махновцам на обед.

Всем сердцем люблю я умных, находчивых, если хотите, хитрых украинцев. Умеют они, когда надо, разыгрывать комедию и в жизни. Недаром, во времена моей молодости, мы все восхищались театральной малороссийской труппой Крапивницкого со знаменитой Зенковецкой. Кроме тех драматических мест, где талантливая актриса заставляла рыдать публику, поражало и то, как естественно и верно проводил свою роль и самый последний маленький актер. Когда возник Московский художественный театр, говорили, что большое влияние на него оказала эта малороссийская труппа. В ее репертуаре были драмы и легкие комедии; и те и другие сопровождались всегда песнями, музыкой и танцами. Музыка была всегда неразлучна с жизнью малороссов. Когда во время страдной поры помещик хотел привлечь рабочих, чтобы не дать осыпаться урожаю, он нанимал музыкантов и уборка шла под музыку; а ночью та же неутомимая молодежь убирала и свои полосы.

Пока махновцы бесчинствовали у нас (мы были на тридцать верст южнее Умани), отступавшие петлюровцы оставили город Умань в руках большевиков. Как я раньше писала, я в это время находилась там. Иду я по улице и встречаю бледного, как смерть, страшно расстроенного уманского городского главу. Он скороговоркой рассказывает, что был арестован вместе с одним из земских деятелей Максимчиком. Они были уведены в лес, их заставили вырыть себе могилу,