Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

Приблизительно в это же время на Украине установилась недолгая гетманская власть. Бывший кавалергардский офицер Павел Петрович Скоропадский, вероятно благодаря своей фамилии, был выдвинут на пост Гетмана всей Украины. Авантюра его была поддержана (или затеяна) немцами. Немецкие военные части от имени Скоропадского всюду стали наводить порядки. (Помню, как мы c Николой радовались, что и после революции нам не плохо, раз дядя Павлик (он был нам четвероюродным дядей со стороны Олсуфьевых) управляет всей Украйной. Это было чудное время, как затишье перед бурей. Благодаря ему масса людей спасли свои жизни, а иногда и состояния, что не мешало им ругать его за то, что он «сидит на немецких штыках». Комментарий Н. Н. Сомова).

В двух верстах от Бабушкиного Хутора находилось небольшое местечко Дубова. Оттуда явился к нам командир одного такого немецкого (как их прозвали, карательного) отряда. Видя нашу большую усадьбу, он обратился ко мне с просьбой поместить его у нас и предлагал при этом свои услуги по защите нас от населения. Я ответила ему, что нам это вовсе не нужно. Когда он продолжал настаивать, я от имени матери, с которой пошла переговорить, сказала ему, что она потеряла дочь, потопленную немцами в Черном море, и с тех пор не желает видеть немцев в своем окружении. Бедный мой командир, вместо того чтобы устроиться в помещичьем доме, окруженном красотой природы, так и остался в пыльном, душном местечке. Фамилия его была Зауерхеринг, в переводе – кислая селедка. Вероятно, он ушел от меня с кислой физиономией. (Благородный немец. Ведь он мог просто реквизировать дом и всех выселить. Американцы так и сделали бы, а французы выгоняли бы из дома еще и пинками ногой. Комментарий Н. Н. Сомова)

В один прекрасный летний день, кажется, все того же 1918 года входит в гостиную старый (вернее, даже дряхлый) господин. С ним дама, много моложе его. Здороваясь со мной, он называет себя «Метелицкий». Я вспоминаю, что это фамилия того давнишнего помещика, у которого было конфисковано это имение во время польского восстания 1863 года. Так и оказалось. Прибыли они из Севастополя. Какие чувства и мысли заставили их предпринять это длинное и трудное путешествие? На что могли они рассчитывать в это революционное время? Большинство помещиков опасались жить в деревне и жили по городам. На их счастье, мы были исключением, и нам пришлось, волей-неволей, принять в них участие.

Мы поместили их в одном из тех домиков для служащих, которые, как я писала, управляющий строил в излишнем количестве. Бедный старик, утомленный путешествием, слег и почти не подымался. Интересно, что из села приходили его навещать старики крестьяне и вместе с ним вспоминали давно прошедшие времена. Рассказывал он и нам между прочим, как, будучи молодым человеком, он отправился в Одессу за триста километров на бал, на четверке лошадей, конечно, с двумя или тремя подставами (то есть лошадьми, ожидавшими его по дороге), и на следующий уже день бывал дома.

Чтобы закончить о Метелицких, забегу несколько вперед. Настала зима, а с ней и холод. Я узнала, что у Метелицких сильно дует из-под двери. Взяла большой, теплый ковер, иду к ним вечером и приколачиваю его. Иду назад. Из темноты вырастает передо мной мужчина и спрашивает, где живут Метелицкие; узнаю от него, что он их сын, вернувшийся из немецкого плена. Я довела его до них и, впустив его, пошла домой, воображая себе глубину их радости и счастья.

Вот что впоследствии я узнала от молодого Коровай-Метелицкого о его предках, родителях и о нем самом.

Предок его, Самсон Караваев, русский боярин, во время Иоанна Грозного, бежал, подобно Курбскому, на Украину, тогдашнюю Польшу; там прославился, взявши какую-то крепость, Метелишки, и стал называться КоровайМетелицким. Со временем они ополячились. Старик Метелицкий, будучи очень молод во время польского восстания 1863 года, примкнул к восставшим и отсидел в крепости. Впоследствии, как он сам рассказывал сыну, он разочаровался в поляках: «В трудные минуты жизни, – говорил он, – мне помогли не поляки, а русские». Уже в преклонном возрасте он женился на русской (много моложе его). Потеряв имение, он не потерял своих дворянских прав. Благодаря этому и тому, что его дед дал деньги на постройку Киевского кадетского корпуса (времен Николая I), его сын, молодой Метелицкий, был принят в этот корпус на дворянский счет. Таким образом, он стал снова русским и считал себя таковым. В 1914-м году, уже окончивши корпус, Алексей Лонгинович попал на фронт в армию Самсонова и был взят в плен. В плену он сидел вместе с одним англичанином и использовал время, чтобы основательно научиться у него английскому языку. Благодаря тому, что родители его находились на Украине, он объявил немцам, что он «украинец», и его с другими украинцами отпустили из плена в первую очередь. Если бы не это, он был бы отпущен гораздо позже, был бы направлен не на юг, а на север, попал бы к большевикам и вряд ли уцелел. Поэтому он считал, что упорное стремление отца вернуться на родину спасло его от многого. Отец его, стремясь из Севастополя в Киевскую губернию, ничего этого, конечно, не знал. Бедная жена его, так же, как и все ее знакомые, считала его поступок безумием, но уломать старика ей не удалось, и она подчинилась. Когда все вышло к лучшему, она только могла сказать: «Пути Господни неисповедимы».

В начале этого же лета 1918-го года мои оба племянника Сомовы ушли добровольцами в Белую армию. Младший, Сергуша, окончил весной реальное училище, ему было 18 лет. Старший, Котик, был уже студентом. Они приехали на недельку, чтобы проститься с бабушкой и со мной и получить наше благословение. Нелегко мне было отпускать их. Я проводила их до Умани. Сергушка, увидев у меня слезы на глазах, спросил меня: «Отчего ты плачешь тетя Маня?» Я ничего не ответила ему. Я стояла на перроне вокзала, они на площадке вагона. Как сейчас помню длинную фигуру моего крестника и увозящий его от меня поезд.

Фото 65. Сергуша Сомов (1901—1919) в добровольческой армии, убит большевиками под Мариуполем

Сестра Ольга Куломзина, жительница севера (у ее мужа было имение в Костромской губернии), летом 1918-го года с мужем и пятью детьми была в Москве. Там она пережила длительный арест Яши (ее мужа), там же появились признаки недоедания, как городских жителей, так и окружающего Москву крестьянского населения; она решила уезжать. Надо было выбирать между двумя возможностями: бегством за границу или переездом к нам на Украину. Она выбрала последнее. Яша, после долгих колебаний, согласился. Приехала с ними и наша двоюродная сестра Теся, дочь дяди Богдаши. Через некоторое время после их приезда Теся получила телеграмму из Москвы о смерти своего отца. Ее брат Ника, находившийся в это время в Киеве, вызвал ее туда, чтобы вместе ехать в г. Новочеркасск к старшей сестре Ольге. Ольга только что потеряла своего мужа, Василия Орлова-Денисова (расстрелянного большевиками), и старшего сына Петра, умершего от тифа.

Хотя у нас было еще сравнительно спокойно, но Яша Куломзин все время испытывал страх. Чтобы быть менее заметным, он решил уходить на целые дни к нашему садовнику и под его руководством работать в саду в качестве простого рабочего. Узнав, что молодой Метелицкий хорошо знаком с английским языком, он сейчас же пригласил его преподавателем этого языка к своим двум старшим сыновьям. Я занималась с ними по математике и не могла не удивляться способностям их к этому предмету, особенно старшего из них, Никиты[67], у которого сейчас живу и который на очень хорошем счету среди американских инженеров.

Революция 1917-го года застала моего брата Льва с семьей в его имении Комаровцы Подольской губернии, где он только что построил большой помещичий дом. Он решил переехать в Киев. Там им пришлось