Россия, которую мы потеряли. Досоветское прошлое и антисоветский дискурс - Павел Хазанов

Читателю уже должно быть понятно, как толковать такие с виду демократические предуведомления. С точки зрения столыпинства поддержка «большинства населения» – вещь субъективная, а субъектом в данном случае выступает «ответственная национальная коалиция», поддерживающая «комплексную модернизацию». Если же кто-то утратил ответственность или интерес к модернизации, то, согласно логике столыпинства, они лишились рассудка, и причислять их к большинству не стоит.

Несколько позже – на мой взгляд, после массовых протестов 2011–2012 годов против избрания Путина на третий срок – картина пропутинского единства среди всех ответственных капиталистов и демократов дает трещину. Именно тогда путинская риторика «суверенной демократии» в публичной сфере стала сосуществовать с другими, более реакционными и часто несущими на себе печать позднеимперских тенденций идеологиями власти, в частности евразийством Александра Дугина[301]. Однако путинизм, по большому счету, не так уж много почерпнул из евразийства, тогда как его приверженность столыпинству остается неизменной. Неслучайно в 2009 году, возлагая венок на могилу Солженицына, Путин выразил восхищение личностью покойного советского диссидента как «государственника», употребив слово, которым сам Солженицын неизменно определял Столыпина[302]. Едва ли стоит удивляться, что памятник Столыпину в Москве установили по личной инициативе Путина, побывавшего на его открытии в декабре 2012 года, сразу после подавления демократического кризиса. Красноречив и набор участников этого мероприятия. Присутствовавший там Илья Глазунов сообщил журналистам, что предлагал установить такой памятник еще в позднесоветские годы, после того как познакомился с Аркадием Столыпиным во Франции. Скульптор, работавший над памятником, учился в Академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Путин и Медведев лично финансировали эту работу, а Алексей Кудрин, тогдашний министр финансов, до сих пор считающийся наиболее известным системным либералом в России, якобы вложил в памятник свою месячную зарплату. И конечно, в лучших традициях Лужкова (хотя Лужков на тот момент уже два года как покинул пост) предполагалось окружить памятник сквером в стиле рубежа XIX–ХX веков – «островок того времени в самом центре современной Москвы»[303].

Впоследствии, в начале 2017 года, в ходе экономических и геополитических перипетий третьего президентского срока Путина некоторым системным либералам поручили разработать план выхода России из экономического кризиса. Этот аналитический центр, разумеется, получил название Столыпинского клуба[304]. К 2022 году работа Столыпинского клуба, по-видимому, сошла на нет, Кудрин среди его членов уже не значится, тогда как Институт имени Столыпина остается, похоже, действующей организацией с десятком видных экспертов и консультантов, включая пропутинского олигарха Олега Дерипаску[305]. Институт предлагает широкий набор рекомендаций для масштабных реформ, направленных в основном на создание более благоприятных условий для ведения бизнеса в России. Как и подобает в столыпинистской логике, демократия нигде не упомянута, хотя, вероятно, и смутно маячит где-то на пути к будущему, когда в России наконец сложится общество среднего класса. Согласно подсчетам Института, формирование этой группы, которую «Единая Россия» назвала бы «ответственной национальной коалицией, включающей в себя большинство населения», а Солженицын – «десятком работников», произойдет к 2030 году, в самый разгар «второго» «обновленного» президентского срока Путина[306].

6. Россия, которую они потеряли?

Беспокойство и имманентная критика зачарованного столыпинистского Субъекта

В этой гипотезе я не нуждался.

Пьер-Симон Лаплас (апокриф)

Внутреннее беспокойство столыпинца

С первой по пятую главу я попытался проследить, как складывался целостный дискурс о досоветском прошлом, несмотря на кажущиеся политические разногласия между позднесоветскими либералами и консерваторами, и как этот дискурс в конечном счете подготовил почву для соглашения между коалицией, которая называла себя демократической и выступала против советской власти, и новым, постсоветским авторитаризмом. В заключение я покажу, что происходит с этим парадоксом, когда он становится предметом осмысления для столыпинистского Субъекта, еще завороженного идеологемой «Россия, которую мы потеряли», но ощущающего все больший дискомфорт от того, как верно она служит представителям постсоветской властной элиты, вызывающей все большие подозрения. В этой главе я начинаю с дискомфорта столыпинистского Субъекта, а затем рассматриваю те разновидности имманентной критики, на которые способен этот что-то подозревающий Субъект. Я полагаю, что основной вектор такой критики – дистанцирование по отношению к имперскому прошлому. Такой жест не отменяет ценности этого прошлого, но понемногу подрывает самоочевидность представления о нем как «нашем» постсоветском наследии. Этот подрыв, в свою очередь, ведет к тому, что столыпинистский Субъект осознает исторические предпосылки собственного существования, то есть понимает, что он на самом деле диалектический продукт советского общества. Подобное осознание не отменяет существования этого Субъекта, но в теории позволяет тому, кто привык откликаться на призывы столыпинства, признать, пусть неохотно и с сомнением, что этот дискурс не должен быть основным ориентиром для представления политического действия в реальном мире, здесь и сейчас, что, для того чтобы изменить Россию, в которой мы живем, «Россия, которую мы потеряли» нам не нужна.

***

В 2005 году автор популярных исторических романов Борис Акунин (настоящее имя – Григорий Чхартишвили[307]) принял участие в работе над экранизацией своего романа-однодневки «Статский советник» (1999). Фильм поставил Филипп Янковский, но весь процесс съемки от начала до конца проходил под контролем Никиты Михалкова и его студии «ТриТэ». Это шестой или седьмой (смотря как считать) детектив из серии книг об Эрасте Фандорине, где действие разворачивается в 1890-е годы, а сюжет строится вокруг борьбы сыщика с двумя типами коварных врагов отечества. Начинается все с того, что Фандорин получает задание от московского генерал-губернатора, симпатичного старика, ликвидировать ячейку русских революционеров, совершающую убийства и мелкие кражи и известную как «Боевая Группа» (БГ). По мере развития сюжета Фандорин понимает, что за БГ стоит циничный своекорыстный карьерист, глава департамента полиции по политическим делам князь Пожарский, который, как мы узнаем в финале романа (и фильма), использовал революционеров, чтобы уничтожать своих противников на государственной службе. Это едва ли не первый случай, когда Фандорин сталкивается с двойной игрой, но он впервые оказывается перед трудной моральной дилеммой, как должны воспринимать ее читатели: помогать ли политической полиции, где сидят такие негодяи, как Пожарский, и подлецы более мелкого пошиба, преследовать революционеров, среди которых много достойных восхищения людей, таких как Эсфирь, нынешняя любовь Фандорина. Суть своих моральных терзаний Фандорин излагает в разговоре с Эсфирью, в характерной для него эмоциональной манере и с легким заиканием сетуя: «Вечная беда России. Все в ней перепутано. Добро защищают дураки и мерзавцы, злу служат мученики и г-герои»[308].

Для Акунина в 1999 году естественное решение этой дилеммы – отойти в сторону. Когда «зло