Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В розвальнях сидели по двое, прижавшись друг к другу, но это не спасало от холода, от которого стыли даже внутренности. По дороге встретилась деревня; сопровождавший пленных поручик объявил привал. Ноги болели страшно. Сняв сапоги, доставлявшие только мучения, французы обложили распухшие ступни соломой и обвязали тряпками: так было легче. В четвертом часу пополудни наконец прибыли на главную квартиру, находившуюся в Журово, но как раз в этот момент в село входила большая колонна русской кавалерии, и замерзшим до костей пленным пришлось ждать ее прохождения.
– Капут, французы! – кричали конники в башлыках и теплых рукавицах людям с белыми пятнами на щеках и посиневшими руками. – Наполеон свинья! Собаки! Париж, Париж! Капут вам!
Один офицер подскакал к саням, спрыгнул на землю, схватил за грудки лежавшего на соломе лейтенанта:
– Поляк? Отвечай! У, мерзавец! В Сибирь вас!
Он замахнулся и ударил пленного кулаком в скулу, голова мотнулась в сторону. Конвойный поручик бросился к драчуну, обхватил поперек туловища, оттащил в сторону. Но другой офицер уже лупил француза, закрывавшего голову руками:
– Где твой император, собака? Отвечай, свинья!
Поручик метался от одного к другому, казаки посмеивались, шествие колонны продолжалось:
– Адьё, французы! – В них в шутку целились из пистолета. – Ни один не уйдет! В Сибирь! В Сибирь!
Все дома в селе были заняты. Оставив пленных на улице у большого костра, разожженного казаками, поручик пошел доложить дежурному генералу и узнал, что тот обедает у главнокомандующего; пришлось подождать, пока они закончат. Сытый Коновницын был весел, подробно расспрашивал о сражении, потребовав представить рапорт на следующий день, а пленных сдать дежурному офицеру главной квартиры. Деть их по-прежнему было некуда, они так и остались на морозе у костра, в фиолетовых сумерках. Кутузов, впрочем, потребовал их к себе, узнав, что это старшие офицеры.
На вопросы о численности Великой армии и местоположении Наполеона французы ответить не могли, даже если б захотели. Кутузов повторил им то, что они уже слышали: он сожалеет об их несчастной судьбе, суровая стужа не оставит их в живых. Однако есть средство спастись – вступить в русскую службу.
– Нет, нет, никогда, никогда, – тотчас ответили офицеры, не размышляя и не сговариваясь. – Велите нас расстрелять, но служить русским – никогда.
Кутузов закрыл свой здоровый глаз, состроив недовольную гримасу, однако снова придал своему лицу учтивое выражение и добавил:
– Можете быть уверены, господа: вас не заставят поднимать оружие против вашей родины.
Французы молчали.
– Вы были бы направлены во внутренние гарнизоны или на границу с Турцией; с вами обходились бы, как с русскими офицерами, и уважали наравне с ними. Подумайте. Вы не устоите перед невзгодами, наш климат убьет вас.
По-прежнему ни звука.
– Что ж, господа, я аплодирую вашему мужеству и не ожидал иного решения от храбрых французов, которые вчера восемь часов сражались против значительно превосходящих сил и не сдавались до последней крайности.
Пленные поклонились и вернулись к костру.
* * *
«В Петербург, в дом княгини Екатерины Ильиничны Голенищевой-Кутузовой на Дворцовой набережной.
28 октября, город Ельня.
Я, мой друг, хотя и здоров, но от устали припадки, например, от поясницы разогнуться не могу. От той же причины и голова временем болит.
По сею пору французы еще всё бегут неслыханным образом, уже более трехсот верст, и какие ужасы с ими происходят. Это участь моя, чтобы видеть неприятеля без пропитания, питающегося дохлыми лошадьми, без соли и хлеба. Турецкие пленные извлекали часто мои слезы, об французах хотя и не плачу, но не люблю видеть этой картины. Вчерась нашли в лесу двух, которые жарят и едят третьего своего товарища. А что с ими делают мужики! Кланяйся всем. Об Беннигсене говорить не хочется, он глупый и злой человек. Уверили его такие же простаки, которые при нём, что он может испортить меня у государя и будет командовать всем. Он, я думаю, скоро поедет от армии. Детям благословение. Верный друг М. Г.-Кутузов».
* * *
Корпус Дохтурова шел от Вязьмы к Ельне. Ночевать приходилось в снегу, под навесами от ветра, по очереди обогреваясь у костров. Если рядом случались селения, от изб в несколько минут оставались одни только печи, а от клунь и сараев – столбы: из жердей и снятой с крыш соломы устраивали навесы, бревна сжигали в кострах; шанс уцелеть был только у тех домов, что занимали генералы и штаб. Но если тут прежде проходили французы, деревня и так уже превратилась в одно название, и фуража с провиантом было не сыскать.
Французы шли по большой дороге, которая была шире, лучше и с исправными мостами; русским приходилось тащиться проселком, по колеям и выбоинам, заваливая канавы фашинами, впрягая солдат в постромки вместе с артиллерийскими лошадьми, чтобы вытащить орудия и зарядные ящики.
В Ельне, где сгорело всего сорок домов, офицеры, прежде спавшие вместе с солдатами под открытым небом, впервые получили квартиры, и то еще не обошлось без путаницы, когда одну и ту же квартиру назначали разным людям, а еще бывало, что те, кто понаглее, занимали чужое помещение своевольно, и тогда чуть не доходило до дуэли. Но об этом уже через день вспоминали с умилением, потому что вновь вставали до света, согревались водкой с сухарями, закусив холодной говядиной, и шли проселком, пока не назначат привал. Иногда за два часа дневного отдыха успевали только развести костры и сварить тюрю, покрошив в котел с водой сала и сухарей; ели ее уже на походе, пока двое солдат несли котел на палке.
Морозы сменились оттепелью, снег перемешался с грязью. Неподалеку от догоравшего Ляхова повстречали колонну пленных французов, которых казаки гнали по обочине дороги, тыкая в спину тупыми концами пик, так что многие валились с ног. Это были солдаты из отряда генерала Ожеро; люди Дохтурова смотрели на них с жалостью.
Кавалерия первой узнала подробности, которые затем просочились и в пехоту. Дивизия Ожеро после семи часов упорного боя, потеряв многих убитыми
