Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
«Славково, 4 ноября 1812 г.
ПРИКАЗ
Воля Императора состоит в следующем: если неприятельская пехота последует за армией, идти ей навстречу, атаковать, опрокинуть и частично взять в плен; с этой целью Император избрал промежуточную позицию между Славково и Дорогобужем. Император будет на этой позиции завтра на рассвете со своей Гвардией; Его Величество укажет места войскам, которые должны сосредоточиться и спрятаться, прикрываемые арьергардом под командованием герцога Эльхингенского, чтобы быть в состоянии напасть на врага со всей армией, когда неприятель будет думать, будто имеет перед собой один лишь арьергард.
Господа маршалы примут меры к возвращению под знамена отсутствующих солдат, чтобы при каждой дивизии была артиллерия, а обозы ехали к Дорогобужу и Смоленску. Линейные и лейб-жандармы разместятся в Дорогобуже, чтобы отлавливать всех отставших от своих частей, за исключением больных. Герцог д'Абрантес будет готов выступить со своим корпусом (пехотой, кавалерией и артиллерией) по первому приказанию.
Все кавалеристы, оставшиеся без лошадей и поступившие в полки под началом генерала Шарьера, будут соединены и переформированы в Дорогобуже, чтобы эти полки были готовы иметь честь идти вместе с гренадерами, составив особую бригаду. Резервный артиллерийский парк и инженерные части, в том числе гвардейские под командованием генерала Сорбье, должны быть готовы выйти на позицию, указанную выше.
Там будут находиться командиры инженерных войск и артиллерии вместе с генералом Эбле, саперы, моряки и понтонеры. Генералы проследят за тем, чтобы оружие находилось в хорошем состоянии, а у солдат имелись патроны.
Его Величество Неаполитанский король завтра рано утром отправится на позицию, чтобы изучить ее и получить приказы Императора.
Герцог Эльхингенский будет маневрировать с арьергардом согласно вышеизложенной диспозиции, чтобы завлечь неприятельскую пехоту на позицию послезавтра, дабы мы могли застигнуть ее врасплох неожиданной общей атакой.
Государственный секретарь граф Дарю будет исполнять обязанности генерал-интенданта армии в отсутствие заболевшего генерала графа Дюма; он сделает необходимые распоряжения и примет меры к обеспечению санитарной службы, чтобы на позиции всё было готово.
В соответствии с настоящим приказом, каждый, без всякого иного приказания, отдаст все необходимые распоряжения в своей области.
Император ожидает рапорта о произошедшем вчера, чтобы составить свое мнение: как вышло, что неприятельский корпус, попытавшийся перерезать коммуникации между французскими дивизиями, не был захвачен?»
* * *
Солдат лежал, свернувшись калачиком, подтянув острые колени ко впалому животу, сомкнув локти и прижав ко рту посиневшие пальцы; из носа у него торчали сосульки, в углах глаз замерзли слезы. Вчера вечером он переходил от костра к костру, не в силах согреться, и вот – умер от холода… Его слегка припорошило снегом; так его и оставили, уходя.
После следующей ночевки подняться не смогли уже несколько десятков солдат. Другие замерзали на ходу: какое-то время человек еще отупело шагал, машинально переставляя ноги, потом вдруг спотыкался и падал ничком, прижав стиснутые кулаки к животу; лицо его синело, тело застывало. Через него перешагивали и ковыляли дальше. У иных шла носом кровь, они шатались, как пьяные, потом начинали дьявольски хохотать и падали, смех переходил в предсмертный хрип. Иногда человек был еще жив, тщетно пытался подняться, царапая снег скрюченными пальцами, – никто не останавливался, чтобы помочь ему, боясь упасть рядом. Чувство товарищества вымораживалось темными ночами, когда больше никто не делился ни едой, ни водкой, ни теплом костра или своего тела; заснувших в горевших шалашах не будили – грелись у огня.
* * *
Пальцы закоченели и не держали перо, Анри Бейль выводил такие каракули, что сам стыдился. Но не это было самое страшное: тяжелее всего не иметь возможности избавиться от чуждых себе людей, вырваться из их окружения. Спать приходилось на полу маленькой прихожей, бок о бок с двумя молодцами, а в спальне за дверью храпели целых восемь человек, а то и десять. Вынужденная физическая близость не порождала духовной: фальшь, фальшь чувствовалась во всём. Здесь было принято бодриться, рассказывая о перенесенных мытарствах и хворях, как о чём-то забавном, но эта веселость была напускная – глупо жаловаться искренне, заранее зная, что всем на тебя плевать. Очень может быть, что армейцы, прошедшие сквозь огонь сражений и покрытые ранами, действительно не воспринимали всерьез какую-нибудь гнойную лихорадку, заставившую их две недели проваляться в Богом забытом селении, питаясь чем придется, но интендантские чиновники надеялись извлечь пользу из своих страданий, рассчитывая на повышение.
В Смоленск поступили новости о победе под Малоярославцем, после которой русские были отброшены к Калуге, освободив дорогу на Петербург через Витебск, Динабург и Ригу. Скоро сюда прибудут наши войска; генерал Жомини, сменивший Барбанегра на посту военного губернатора, и военный комиссар Пюибюск занимаются устройством хлебных магазинов. У Бейля, при всей длине его нового титула («Генеральный директор по резервному снабжению»), не так уж много занятий. Скоро, впрочем, ему предстоит поездка в Оршу. Любая перемена – к лучшему, хотя он с гораздо большим удовольствием поехал бы с главной квартирой в Петербург. Вдруг Мелани еще там?
15
В Толочине у кареты сломалась ось, пришлось остановиться для починки. Винцингероде и Нарышкин вышли размять ноги. Мороз был нешуточный, жаркий огонь в кузнечном горне манил к себе. Один жандарм остался возле кузницы наблюдать за ремонтом, двое остальных повели пленников в корчму.
В тепле Винцингероде разморило; он прикрыл глаза и прислонился спиной к стене. До Смоленска их везли малыми этапами, но после они уже летели на почтовых, делая большие переходы. Если выедут сегодня засветло, завтра к вечеру будут уже в Минске. Всё дальше и дальше от Москвы… Он, верно, задремал, потому что Нарышкин тронул его за рукав, повторив свой вопрос. Он говорил по-русски, Фердинанд Федорович опять ничего не понял и уставился на ротмистра своими голубыми глазами со светлыми ресницами. Жандарм прикрикнул на Нарышкина, запрещая им сговариваться, Лев Александрович обругал его по-русски. Винцингероде наконец-то заметил внимательный взгляд еврея-корчмаря, перетиравшего стаканы, и громко сказал: «Корошо, корошо, остафь».
Жандармы сели верхом, карета тронулась. Часа через два Нарышкин приник к окошку, жадно разглядывая что-то вдали. Дверцы были заперты снаружи, он чуть не свернул себе шею, прижавшись щекой к стеклу. Винцингероде спросил, что он увидел такого примечательного; ротмистр ответил, что вдали были конные фигуры, похоже, казаки. Оба молчали, думая об одном и том же. На станции их не выпустили из кареты, пока меняли лошадей, хотя Нарышкин стучал в дверь, говоря, что ему нужно по нужде. Лошади мчались галопом,
