Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я отнюдь не уверен, что полное уничтожение императора Наполеона и его армии будет таким уж благодеянием для всего света, – буркнул светлейший, не глядя на англичанина. – Наследие его не достанется ни России, ни какой-либо другой континентальной державе. Но той, которая уже владеет морями.
Эх, зря он это сказал! Сорвалось с языка! Кто его знает, что́ этот англичанин напишет в рапорте императору! Доносы строчить он горазд, не хуже Беннигсена. И принц Евгений Вюртембергский, родственник царский, тоже рвется в бой. Напишут потом, что главнокомандующий играет на руку Наполеону… Ладно, огласить приказ по армии, чтобы выступала в поход. А Толь пусть напишет Ермолову, чтобы умерил свою прыть: им лишь бы прокукарекать, а там хоть не рассветай…
* * *
Денщики сидели у костров, держа над огнем мокрое офицерское белье, прополощенное в холодной воде без мыла; из швов выползали белесые вши и лопались от жара. Тем же самым были заняты солдаты на биваках. Баня осталась далеким воспоминанием, спали не раздеваясь, ложились вплотную друг к другу под хлипкими навесами, не защищавшими от ветра и сырости, на грязь уже не обращали внимания – она была повсюду. Свежего хлеба не видали давно, из полуфурков людям выдавали только крупу и сухари, водку тоже подвозили редко, курили капустные листы. Вот просушат денщики офицерское белье – может, им на трубочку табачку отсыпят: офицеры-то табак у маркитантов покупают, хоть и дорого. Хорошо хоть, говядину удается промышлять да немолоченные ржаные и овсяные снопы для лошадей, а то б самим вместо них впрягаться пришлось.
Поднимались до рассвета, в промозглой мгле, стуча зубами от холода, шли целый день под дождем со снегом, в тяжелых шинелях, с разбухшими от влаги ранцами за плечами, с зудящей от укусов кожей. На третий день послышалась канонада – видать, Вязьма уже близко. По колоннам побежали слухи: Милорадович напал на французов и, видно, гонит их впереди себя, поскольку выстрелы удаляются. И всё же днем, как обычно, устроили привал, не понуждая армию идти вперед ускоренным маршем. К вечеру вдали, поверх обычной серой хмари, показались дымные тучи – должно быть, в Вязьме пожар. По полкам объявили приказ: готовиться к ночному походу.
* * *
Неприятель защищался отчаянно. Казачьи отряды, посланные утром Платовым, были отражены артиллерией; авангард под командованием Милорадовича никак не мог продвинуться вперед. Ермолов бросил на врага драгунский полк, рассеявший французскую пехоту, но под шквальным огнем с возвышенности, занятой неприятелем, атака захлебнулась. Прибежал генерал-майор Паскевич со своею пехотною дивизией, порядок был восстановлен; донцы Платова соединились с авангардом, подвезя артиллерию, по всей линии началась страшная канонада; неприятель отступил – но лишь затем, чтобы занять еще лучшую позицию. На ней он мог вполне продержаться до ночи. Ермолов скрипнул зубами, подумав о том, что Кутузов с армией стоит сейчас всего в одном переходе отсюда, но не трогается с места.
Стычки продолжались с переменным успехом. К удивлению русских, неприятель оставлял позицию при их приближении. Милорадович тотчас ринулся вперед, соединив все свои войска на равнине перед Вязьмой; снова в действие вступила артиллерия, обстреливая окраины города. Подъехал генерал Уваров с кирасирской дивизией и стал в сторонке, не желая губить без пользы лучшие гвардейские полки. Коновницын явился разузнать, как идут дела, и уехал обратно. Ермолов увидел Беннигсена, наблюдавшего за боем в подзорную трубу, – он приехал один, «любопытным зрителем происшествий». Начинало темнеть; Беннигсен поежился от холода и отправился на главную квартиру отогреваться чаем.
Милорадович объявил общую атаку по всей линии. Два пехотных полка вошли в город, тесня штыками итальянских гренадеров; Паскевич со своей дивизией пробирался вперед по трупам, преследуя бегущих; Платов перешел через реку и занял большую часть Вязьмы. Французская пехота и артиллерия еще стояли в грозном виде на холме на другой оконечности города. Пришпорив своего Черкеса, Сеславин поскакал туда, остановился на расстоянии ружейного выстрела, снял фуражку и стал махать ею русским колоннам, стоявшим с ружьем у ноги… Несколько пуль пролетели мимо, не задев всадника; пехота без команды взяла ружья наперевес, колонны двинулись вперед. «Вот наш храбрый Георгий на белом коне!» – крикнул кто-то, указав на Сеславина; грянуло «ура». Опрокинутые фуры и зарядные ящики перегородили улицы; на этих баррикадах началась человеческая свалка: стреляли, кололи, умирали, сдавались в плен… Черные дымные столбы поднимались к серому небу; последние лучи солнца освещали Свято-Троицкий собор, возле которого вертелись людские водовороты; крики и ржание сливались с треском горящих балок. С оглушительным грохотом взорвалась артиллерийская лаборатория; пламя мгновенно охватило несколько домов; в большом особняке, отданном под госпиталь, раздавались дикие вопли, окровавленные люди в горящих бинтах выбрасывались из окон.
Маршал Ней успел отойти на семнадцать верст, но вернулся к Вязьме, услышав канонаду. На кладбище устроили батарею; пожар на главной площади облегчал задачу наводчиков орудий, ядра попадали точно в цель. Покинув площадь, русская пехота и казаки устремились к окраинам, куда не долетали снаряды. Ночью обстрел прекратился; наутро на переправе через ручей, в четырех верстах от Вязьмы, нашли четыре брошенные пушки. Они вмерзли в застывшую грязь, припорошенную снегом: в эту ночь ударил настоящий мороз.
* * *
Передние копыта заскользили по льду, задние ноги разъехались, лошадь завалилась набок на всём скаку, седока выбросило из седла и швырнуло о мерзлую землю. К нему бросились, подняли; он кашлял кровью и не мог наступить на левую ногу: колено было вывихнуто, щиколотка распухла. Князя Понятовского бережно перенесли в карету; он отворачивался, чтобы никто не видел его слез. Это были слезы стыда: еще в Москве поляки предупреждали французов, чтобы те перековали лошадей и запаслись подковами с шипами, но легкомысленные галлы только отмахивались. И вот он, поляк, расшибся, упав
