Письма к отцу - Таня Климова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она говорила начальнику о том, что этот рассказ можно прочесть иначе – с атеистической точки зрения: бог-отец не любит сына, не хочет ему добра, но сын так нуждается в любви и тепле, что готов заслуживать эту любовь что есть сил. Они обсуждали, что у Платонова часто «последние становятся первыми», дети оказываются на месте родителей, побежденный учитель дарит портрет победителю-ученику. Они оба знали, что это не только у Платонова, это – вообще – закон жизни и смерти.
Во время этих разговоров они пили чай или вино в его кабинете. Там всегда были открыты коробки конфет – на любой вкус: к начальнику часто приезжали российские и зарубежные исследователи, студенты и аспиранты, журналисты – из онлайн-газет и с телевизионных каналов. Она жадно вслушивалась в каждого посетителя, но молчала, стараясь не выдать собственного присутствия, думая о том, что читает на лице начальника каждую мысль и знает, какую фразу он скажет следующей.
Он не только дал ей первую работу, из-за него она перестала бояться путешествовать. Когда они вместе оказывались в незнакомом ей городе, он легко обходился с официантами, умел вести непринужденные беседы в аэропорту и ориентировался в пространстве свободно, почти без навигатора. Он умел принимать города такими, какие они есть – никогда не критиковал сервис или дороги, не возмущался надписям на стенах. Он всегда знал историю города, в котором они оказывались, и радостно – непринужденно – пересказывал ее, когда они были в пути.
Она впервые оказалась в самолете, когда летела в Прагу по его заданию. Аэропорт был просторным, в нем пахло мандаринами. Вся Прага источала приятный аромат – булочек с корицей и надежды на то, что мир – огромный, красивый, прекрасный и яростный – в хорошем смысле – будет к ней добр. В каждом архиве Европы работники относились к ней вежливо и, кажется, с какой-то умиленной симпатией. Она любила занятия литературоведением за это – в России возрастные ученые и библиотекарши уважали ее и ее однокурсников, восхищались молодыми людьми, решившими заняться филологией, потому что молодежь – как известно – не читает книг и в библиотеки не ходит. Он – ее начальник – тоже смотрел на нее тем взглядом, который обычно бывает у отцов, когда они видят свою дочь на школьном спектакле в главной роли – смесь недоумения, нежности и гордости.
Тридцать лет назад – когда она только родилась – он ездил в Москву из города детства – встречать пожилую Ирину Одоевцеву, вдову Георгия Иванова, вернувшуюся из эмиграции. Тридцать лет назад он понял, чем хотел бы заниматься всю жизнь. Занимался литературоведением, почти ничего не зарабатывая, никуда не сворачивая с выбранного пути. Она восхищалась им таким: «кирпичом в сюртуке» для других – человеком с острыми пальцами и острыми скулами, любящим отцом для нее – человеком с ямочкой на левой щеке.
Она заходила на его страничку вконтакте (32 друга) и просматривала фотографии, которыми он не делился в фейсбуке[26] (4566 друзей), – здесь не выступления на конференциях, но посиделки после. На одной из фотографий он с бокалом вина слушает известного телевизионного журналиста в итальянском кафе – на столах вазы с фиолетовыми цветами, рядом – улыбающиеся женщины, на фоне – горы и лазурное небо. Фотография подписана: «Тост за женскую половину нашего коллектива». Она умиляется этой непосредственности, потому что знает – он полюбил эту командировку и уважительно отнесся к каждой женщине. Она думает, что он с ними шутил, а они ценили его скромное обаяние, приветливость, вежливость и ненавязчивость. Она сама любила в нем это, она хотела это запомнить, хотя и не верила, что он может умереть (но пережитые смерти сформировали в ней привычку останавливаться и думать о том, что тот или иной момент нужно обязательно зафиксировать и воспроизвести в памяти, как уже однажды бывший, законченный, потому что он не повторится никогда, и сейчас – в самом моменте – нужно осознать его конечность). На следующий день – после того как она наблюдала за ним в соцсетях – он накидывал ей на плечи пальто. Она смущенно улыбалась.
«В советское время, Таня, оказаться за границей было труднее, чем на том свете», – начинает рассказ о ее начальнике их коллега, ей почти семьдесят, она немногим старше ее начальника, но выглядит и мыслит так, будто они родились в разные тысячелетия. Коллега рассказывает о том, как начальник расцветал в европейских городах, как становился собой, рассказывая попутчикам об архитектурных сооружениях и мировой литературе. Она представляет его таким – молодым, счастливым, оказавшимся пока не на том свете, все еще на этом, но ином, новом («Но люблю мою бедную землю, оттого, что иной не видал»).
Она рассматривала его фотографии из Лондона и Ливерпуля – он ходил по местам любимых рок-н-ролльных групп, снимался с кружкой пива в легендарных барах и выглядел по-настоящему счастливым. Эти фотографии не выкладывают в филологические паблики, когда речь заходит о нем, не ставят на афишу чтений, посвященных его памяти. Эти фотографии – только для нее и еще тридцати одного друга, которых он добавил вконтакте.
Когда он уезжал в командировки, она оставалась за главную. Проверяла почту, отвечала на звонки, листала файлы с архивными материалами, ходила в библиотеки и просила сканы статей, которые и ему, и ей были нужны для очередной книги или статьи. Его не было, но он был – она писала ему каждый день, потому что каждый день ей было необходимо его присутствие.
Он спрашивал ее об отце. Она ему отвечала – честно, но стараясь придать словам бодрость, ей казалось, что так она не будет навязывать свое горе, а превратит его, это горе, в интересную историю – с завязкой, кульминацией и развязкой; он же любит истории и вопросы эти задает тоже – для истории. Иногда она рассказывала выдуманные факты – чтобы привлечь его внимание, удивить, чтобы он ее пожалел или наделил тем качеством, которого в ней нет, но когда-то – якобы в глубоком детстве – было, ведь она поступила так, как поступил бы каждый совестливый человек. Он никогда ее не хвалил и никогда не ругал, он вообще ее не оценивал. Она была ему благодарна за это и тоже не оценивала его – восхитительного, идеального, вдохновляющего, – принимала таким, какой он есть.
Она говорила ему, что в детстве сожалела о том, что не может быть во всех местах одновременно, быть рядом с каждым человеком. И что мир казался ей несправедливым: находясь с одним, она скучала по другому, оказавшись с другим, хотела вернуться к первому. Такая же история была и с городами: в Ростове она хотела в Питер, приехав в Питер, мечтала вернуться в Ростов. Он слушал ее с доброй ухмылкой, с умилением – как смотрела бы любящая страна, встречая своего заблудшего ребенка, как любовалась бы мать собственным – выросшим – плодом. Она никогда не скучала по другим, когда была рядом с ним, но всегда скучала по нему, когда оказывалась в компании других.
Она часто о нем говорила, поэтому первая получила множество соболезнований в день его смерти. Раньше дочери, вместо его никому не известной матери. «Я сочувствую тебе», «Сердце разрывается за тебя», «Я очень тебя люблю, приезжай».
Когда он умер, она то и дело видела на улице и в метро людей, похожих на него. Ей хотелось окликнуть каждого тощего мужчину со светлыми волосами, каждого мужчину с острыми пальцами и в очках с квадратной оправой. Каждый раз после такой встречи (которая на самом деле никакая не встреча) у нее дрожали руки. Она приходила в пустой кабинет, садилась на холодный стул, смотрела на шкаф с его книгами и тихо плакала.
Они не совпали часами –
