Шарада - Руслан Каштанов

Чтобы ему было легче вникнуть в несложную суть ее слов, она прибавила:

–Подобные мысли и вопросы возникают позже… Намного позже, если ты понимаешь, о чем я.

Он уловил смысл, и спокойно сказал:

–Он напоминает мне моего деда.

И это действительно вносило некую ясность. Его дед был профессором. Серьезный и уважаемый человек.

–Да, – согласилась она, – я понимаю. Это, безусловно, зачатки интеллекта. Но само содержание вопросов…

–Что не так с содержанием?

–Они граничат с… – Она искала подходящее слово. – С абстракциями!

Он никак не поменялся в лице, но она почувствовала его удивление, и кое-что еще…

Это был один из тех редких моментов, когда их дуэт (муж-жена) превращался в трио (отец-мать-сын), грозясь распасться на еще один дует, в котором уже не найдется место отцу, а только матери и ее ребенку.

Не все супружеские пары на данной ступени брака смогли добиться определенного баланса…

Разделение неизбежно. Они знали об этом. Как и о том, что необходимо всегда и во всем договариваться, находить общее решение.

Их резолюция в данном отношении была предопределенна заранее – они были парой, не способной превратить свой дуэт в трио.

Он проявлял все возможные черты авторитарного отца, не забывая, время от времени, оказывать моральную поддержку своему сыну и разъяснять ему суть простых сложностей, которыми полон мир. Она же дарила своему чаду ровно столько любви, сколько могла себе позволить; конечно, чувствуя при этом малоприятный душевный диссонанс, который можно было сгладить успехами в работе или близостью с супругом.

Они нарисовали черту и обозначили ею безопасную стабильность своих отношений, а также, что немаловажно, карьерного роста.

Поэтому, когда его глаза ясно дали ей понять: «Ты начинаешь волноваться за нашего ребенка, у которого и так все в порядке», она сказала ему:

–Не подумай, пожалуйста, что я придаю всему этому какое-то большое значение. Просто мне видится это, мягко говоря, необычным.

Он отменил «необычную» версию сразу, как та подняла перископ над водной гладью, и уже после, в некоторых более или менее простых фразах, напомнил своей любимой (жену он любил вечно) о простой истине: личность не может породить бездарность; индивидуальность – это только старт полноценной личности; их ребенок индивидуален; все просто.

–Ну, да! – сказала она в ответ на его непринужденность.– А мы с тобой, значит, две великие личности, породившие индивидуальность!

Он улыбнулся ей и сказал:

–Я благодарю Бога за то, что величие обошло меня стороной, а такая девушка, как ты, нет.

Она не могла не растаять от этих слов…

Так в очередной раз был сохранен их союз.

Приближаясь к отрочеству, и почувствовав обычную для того возраста возможность все преувеличивать в стремлении изменить мир вокруг себя, Тим никогда (лишь за редким исключением) не обвинял своих родителей в недостаточном к себе внимании. Хотя отец с матерью и проводили на работе всю свою сознательную жизнь, назвать их черствыми и невнимательными было трудно. Тим чувствовал с их стороны пусть и не любовь, но что-то очень схожее с этим. Он видел, как они были преданы друг другу, и мечтал испытать в будущем нечто подобное. В ночной тишине, преодолевая разделение стен, он слышал их любовь, и эти звуки растекались в нем спокойствием; он засыпал, улавливая их дубликаты уже во сне, с кем-то еще, кто может быть любим и предан.

Была предоставлена свобода мысли и чувств. Было позволено оставаться самим собой. Всегда находилось пространство на шанс задаться сложным вопросом и постараться найти не менее простой ответ.

За что же тут корить своих родителей?

Определенно не за их дистанцированность.

Шанс показать свой юношеский протест выпал несколько позже…

И, все-таки, кое-что было сделано, чтобы предотвратить отчужденность маленького ребенка. Тим приближался к пятилетнему возрасту.

(Первый юбилей! Большая пятерка, украшавшая торт, была бережно перенесена в тарелку именинника, после того, как тот успешно задул все свечи, и преспокойно отправилась в его же рот вместе с куском бисквитного коржа!)

Умные люди подсказали, что это идеальный возраст для усвоения ребенком иностранных языков, поэтому его безоговорочно отправили изучать английский. А также определили в спортивную секцию по гимнастике. Мальчик отреагировал на оба нововведения с завидным энтузиазмом. В итоге, английский шел не шатко, не валко. Зато спорт укрепился в детские годы надежно и прочно.

Тим-ребенок жил, предоставленный самому себе. К десяти годам он имел четкое представление о дисциплине, и о том, как вызвать вынужденный интерес к делу, которое надоедает со временем. В одни дни он посвящал себя гимнастике, в другие – прилагал усилия, чтобы усвоить чужестранную речь. В нем выработалась ответственность и усидчивость, и поэтому любые школьные задания приходились ему по плечу. Порой он проявлял социальную активность. Началось все с того, что ему понравилось чувствовать себя «левой рукой» своего классного руководителя; а прерывалось в те моменты, когда навязывалась глупая общественная работа.

Все это помогло ему получить свой грант на образование в университете. Только вот радости от этого факта Тим испытать не смог.

В то время туман сгущался до невозможности, – до тайных слез в ванной комнате у незнакомых лиц, до пьяного угара, повторяющегося ежедневно, и до того, что немногие люди называют промискуитетом. На все это были свои причины, с которыми Тим-подросток примириться никак не мог.

Болезненная сторона его счастья было связана с переездом. Не в соседний квартал, и не в другой город. В чужую страну.

Родители добились в своем деле ощутимого результата. Им предложили выгодные должности управляющих, двух разных отделов, но в одной компании (если говорить точнее, – динамично развивающейся компании). Иностранный инвестор, открытые перспективы, возможность бесконечного развития. Предложение, от которого не отказываются.

Все благодаря полезным ископаемым… в которых Тим ничего не смыслил.

По началу, он был ошарашен этой вестью. С диким изумлением он задавал сотни вопросов, предлагал десятки вариантов, за счет которых мог остаться рядом с тем, что любил, и, прежде всего, кого любил. Он выдвигал одну дельную идею за другой. Отец и мать сменяли друг друга в качестве слушателей, и терпеливо разъясняли невозможность реализовать понятный даже дураку порыв их сына сохранить свое право на родину.

Потом он замолчал. И его молчаливое согласие не вызывало ничего, кроме жалости.

–Но как же так?.. – спрашивал он у пустоты. – Как это может происходить?.. Почему?..

Главным побочным эффектом стала утрата красоты, незаметно прятавшейся все это время в обычных вещах.

Пропало желание заниматься спортом. Да и вообще, двигаться к чему-то, делать очередные достижения, выглядело теперь бессмысленным.

Тело стало ныть и жаловаться.

Однажды Тим сломался соматически, – заболел так, что врачи забили тревогу. Его срочно госпитализировали, и потому он долгое время вынужден был провести в больничной палате. Но поправку он пошел, когда стали пускать посетителей: друзей, однокашников, гимнастов; и, конечно, среди всех лиц выделялось одно. «Даритель-первого-поцелуя»… который всем своим