Шарада - Руслан Каштанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ответ на такое равнодушие Тим оскорбился и сказал (стараясь сдерживать ровный тон в голосе):
–Чувак, если ты задался целью успокоить или поддержать меня, то получилось у тебя откровенно хреново!
«Чуваком» они обзывались только в начале их знакомства. То, что Тим вновь вернулся к этому словцу, означало одно – тем самым он завершил начатое. Они оба возвращались к одиночному существованию. Сделал он это со зла, и потом, конечно, жалел. Но поделать с этим ничего уже не мог. Все было так очевидно, что хотелось повеситься на первом же столбе. Поэтому вид ночных фонарей со временем стал вызывать в нем тошноту…
И я не знаю, почему, но на небе не видно солнца. Штормовая погода. С тех самых пор, как мой любимый и я не вместе. Беспрерывно льет дождь… Штормовая погода… Штормовая погода…
Боль первой влюбленности могла бы скраситься обычными событиями – бессонными ночами, душевной тревожностью и стремлением немного порушить себя каким-нибудь деструктивным способом, вроде спиртного в неограниченных объемах. Но Тим был безутешен.
Его выводила из себя мысль, что он больше не сможет совершить тот сладостный homecoming, который случается после курортного отдыха где-нибудь заграницей. К себе на родину он теперь сможет вернуться только для того, чтобы погостить, и не более.
Весь этот абсурдный кошмар, – и подготовка к переезду, и постоянное ощущение, что нужно со всем прощаться, и муки непримиримости с действительностью, – все это продолжалось три затяжных месяца.
Девяносто дней, за которые молодой человек поменялся до неузнаваемости.
Тим неожиданно обнаружил в себе дар пытливого истерика. Он срывался на всех, кто попадался ему под горячую руку, начиная с родных, и заканчивая людьми, привыкших относиться к нему уважительно. Все безропотно терпели это, хотя было уже невозможно смотреть на душевные муки всегда и во всем довольного паренька.
–Ты как солнышко! – говорила влюбленная в него девочка. – Всегда улыбаешься! Шутишь, радуешься! Ты такой хороший!
Для Тима подобный набор слов не выражал ничего значительного. Он видел, как девчонка сохнет по нему, как из-за своего интеллигентного воспитания не знает, с какой стороны к нему подступиться, и поэтому ей ничего не оставалось, как восхищаться красивым мальчиком со стороны, на расстоянии, осыпая его самыми обычными комплиментами. Тим подшучивал над ней, а в ответ она весело обзывала его, и с наигранной злостью хлопала своей невесомой ладошкой по его сильной руке, твердому плечу или широкой спине. И, конечно, была счастлива от этого – так она могла прикоснуться к нему. Многим девочкам, чтобы жить дальше, достаточно и такой незатейливой прозы.
Но настал момент, когда Тим сорвался и на ней тоже. Она, в стремлении утешить его (видеть его страдания для нее было просто невыносимо; и она жалела о том, что может поддержать его только словом; если бы он любил ее хоть немного, она могла бы безответно отдать ему себя, лишь однажды; ей думалось, что так ему станет легче) сказала, что на «новом месте» будет все новое, все другое; разве это не здорово? Другие люди, другая жизнь! Сама она была бы на седьмом небе от такого подарка судьбы, как полная смена обстановки и перемена мест. Наверняка, он встретит девушку, которая ему наконец-то понравится, и… Тут он ее оборвал. Его терпение лопнуло. Он спокойно назвал ее «совсем дурой», и прибавил, что она вообще ничего не понимает.
Ее душа укатилась в пятки, и пряталась где-то там, в подножии, еще очень долгое время.
–О чем… ты… говоришь? – спросила она, стараясь сохранить свою воспитанную деликатность, и сдерживая при этом фонтан слез, который под жгучим напором застрял в горле, застилал глаза, и только не лился из ушей.
–Всякая на твоем месте уже давно бы все поняла! Не с пятого, так с десятого захода!
–Не надо… так… говорить… Прошу тебя!..
Памятуя о «девушке на новом месте», он продолжал:
–Мне не нравятся девушки, понимаешь? Мне нравятся парни. Всегда нравились… И влюбляюсь я обычно только в парней. И целуюсь с ними. И…
–Нет! – Она показала ладонь, как полицейский на перекресте. – Зачем ты говоришь такое?
–Потому что это правда. И ты должна это знать.
Он посмотрел на нее, как уставший взрослый на неразумное дитя.
–Ты должна знать, что у меня был парень, которого я очень любил. И он любил меня в ответ.
–Зачем мне это знать? – Она сделала круглые глаза. – Это твое личное дело! Я не сую нос в чужие дела!
А он не останавливался:
–И вот теперь я уезжаю. Навсегда. И мы с ним больше не увидимся. Понимаешь ты это? Никогда мы с ним больше не увидим друг друга!
–Ну почему же? Все возможно…
–Хватит! – Он взорвался. – Перестань поддерживать меня! Ты не сможешь добиться моего расположения! Не сможешь добиться моей любви к тебе! Ее не было, нет, и не будет! Пойми ты это наконец!
Она открыла сумочку, достала салфетку, сжала ее в кулаке, и сидела так с полминуты. Тим прекрасно понимал, что наговорил лишнего. Но назад дороги уже не было. Поэтому он просто отвернулся.
Все так же сдерживая слезы, она сказала:
–К твоему сведению… Со мной все в порядке… Не такая я и дурочка, как ты считаешь… – Шмыгнула носом. – Но никто и ничто не может лишить меня права испытывать чувства к человеку, который мне нравится… Прости, если была слишком назойлива!
Она захлопнула сумочку, поднялась со скамьи, и пошла восвояси.
–Постой! – крикнул Тим.
С сожалением он вынужден был признать, что вел себя не по человечески.
–Прости меня!
Она не обернулась. Только махнула рукой в воздухе – прощаю!
Тиму этого было мало. Он догнал ее, обнял и стал успокаивать. А она разлилась в девичьем рыдании, прижавшись к его телу, и снова была самой счастливой девушкой на свете. Ведь ее обнимал не кто-то, а объект ее воздыханий. Делал он это сам. Наконец-то…
–Ну, – ласково мычал он ей под нос, вытирая с ее щек слезы, – ты прощаешь меня? Скажи, что я тварь, но ты меня прощаешь!
–Ты тварь! – сказала она, и, улыбнувшись, обняла его еще сильнее.
Он обнимал ее в ответ, прижимал к себе, и бесконечно извинялся.
И именно в этот момент, в эту секунду, она вдруг поняла, что для того, чтобы прикоснуться к нему, почувствовать тепло его тела, им всегда нужно было как следует повздорить…
Пожалуй, это был последний раз, когда Тим снизошел до извинений. Девочка, которая так искренне втрескалась в него, проявляла на постой все черты выходца из интеллигентной семьи. Тим понятия не имел, что значит слово «интеллигенция»; возможно, только самое пространное. Но он, безусловно, почувствовал эту почти святую искренность, привязанность, которая могла продлиться на всю жизнь,
