Шарада - Руслан Каштанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Душа заблудилась в тумане в тот момент, когда пошатнулась вера.
Тим отвернулся от Бога не потому, что вдруг возвысился в гордом атеизме; отнюдь. На самом деле он оказался в западне того гнетущего чувства, которое способно сожрать даже самого сильного человека. Проще говоря, Тим испытывал стыд. Зазорно он прятал свое лицо от Его лика (обычно возникавшего в неожиданных иконостасах), но продолжал верить в радость жизни и безопасность мира, ибо никак не мог от этого отказаться. Природа создала его именно таким – жизнерадостным.
В детстве его радость была помножена в десятки раз.
Детское счастье не имеет границ осознанности.
Оно плавится под солнцем куском сливочного масла. Становится сладким, как мед, или как дешевые рыночные конфетки в целлофановом пакете.
«Ничего не оставляй на столе в такую жару! – говорила бабушка. – Солнце светит во всю харю!»
Тим любил солнце. В особенности, когда под его лучами оказывалось любимое лакомство; оно становилось липким и тягучим, и наполняло собой радостью, от которой хотелось замереть, и не дышать.
Неведение раннего возраста – это неповторимый вкус жизни, ее прелестный аромат, поиск которого заканчивается провалом, когда начинаешь его в зрелые годы.
Был родительский дом, и был бабушкин дом.
Было море…
–Мне оно снова снится, Дина, – говорил своей подруге часто нетрезвый Тим перед сном, засыпая. – Море… Мое любимое море!
Первый поцелуй случился именно там, в тех водах, под куполом ночного неба, утыканного миллионом мерцающих звезд. Недалеко от каменистого берега, в качке легких волн, произошло чудо, не поддающееся внятному описанию – впервые, к его губам прикоснулись чьи-то чужие уста – бессловесный диалог. И пусть это был самый обыкновенный «чмок», непродолжительный и с малой долей смущения. Все равно он стал началом того времени, когда начинаешь давать себе обеты романтического и духовного характера. К тому же все вокруг изменилось, преобразилось до неузнаваемости, и окрасилось в те тона, которые обычно сопровождают на каждом углу влюбленного человека.
Тим, такой счастливый и беззаботный подросток, воспринял все как должное. И только потом стал придавать этому событию оттенок неповторимости; он видел тот момент, ту секунду, то возобновленное дыхание, как нечто, свершающееся лишь единожды и более неповторяющееся.
Действительно, скопировать то время было невозможно.
Тим просыпался рано утром, без труда, без лености, легко поднимался со своей удобной кровати, принимал душ с неосознанным чувством обреченности на бесцельное существование, и, более посвежевший и удовлетворенный собственной внешностью (выразительность которой он отметил для себя еще в раннем возрасте), отправлялся на тренировку с чувством такой радости, что обычный солнечный свет в обычном дряхлом автобусе превращался в переливы и отблески ритма, в коем билось его сердце. И там, среди десятка подобных ему молодых спортсменов, он находил того, с кем однажды чмокнулся в теплой морской воде, а затем перешагнул с ним на следующую ступень уже более продолжительного вида поцелуя, в коем было и признание, и обещание, и самое обычное исследование закоулков души.
Нередко, они то и дело переглядывались и перемигивались в стремлении выказать друг другу хотя бы каплю внимания. Было ощущение беззаботности и все того же счастья, о котором догадываешься по чужим взглядам, транслирующих скрытую зависть, непомерное удивление и даже некоторую снисходительность.
То было время искренней благодарности своим родителям. Никакого автоматического «спасибо!». Никакой расчетливой признательности, когда ребенок использует сахарные слова вроде «мамулечка» или «папулечка», лезет обниматься с безразмерной лыбой-улыбой на лице, а затем с чувством выполненного долга отправляется дальше. Все заключилось в исключительно добрых глазах и теплой отрывистой речи – подход зрелого интеллекта. Сложно было узнать подростка в подобном стиле поведения. Таким образом, Тим вызывал больше доверия и взаимной симпатии (сам даже не подозревая об этом).
Необходимость перейти из одной спортивной секции в другую объяснялась простым родительским недовольством в отношении тренера. В итоге Тим попал в группу отличного специалиста, где готовили спортсменов, а не шалтай-болтаев, а вместе с тем и в распростертые объятия влюбленности.
Всегда было сложно забыть тот момент, когда Тим впервые встретился со своей любовью глазами. Это должен был быть еще один тренировочный день в новой группе, не больше… Но случай определил несколько дальнейших лет.
Как раз в этом и были «повинны» родители Тима. Именно за это он выказывал им свою молчаливую благодарность.
При этом он думал, размышлял и анализировал обо всем с ним происходящем, долгое время не имея возможности остановить себя в этом занятии.
Цепочка случайностей прокручивалась в его голове, как лента сентиментального фильма, в котором обыкновенная последовательность событий превращалась в дар судьбы, в то время, как реальность доказывала обратное, отбрасывая всякую чувствительность. После одухотворенных идей о любви, которая, как странник, путешествует от одного одинокого сознания к другому, огибая незаслуженных ее внимания пришлых, Тим возвращался в свой радостный быт и отпускал все догадки о мироустройстве и его действенных принципах так же легко, как и приходил к ним. Он свободно пролетал мимо той потребности, которая призывает к рефлексии, к превращению реальности в романтическую фантазию, к расстановке всего по своим местам.
В морских водах Тим принял поцелуй, и был счастлив. За его спиной выросли крылья. Именно они уносили его от стремления, которое было в нем всегда – познавать этот мир, его неизведанные тропки и закоулки, его невидимые нити и тонкие связи.
Еще в детском возрасте родители отметили в нем эту черту. Веселый и жизнерадостный ребенок вдруг замолкал, становился тихим и не шибко общительным. И потом, после длительно молчания (формулировал мысль?), он вдруг задавал вопрос, суть которого трудно было обозначить, как обычный детский интерес. В отличие от большинства, эти родители не придавала особого значения подобному проявлению детской психики. Магия сложного вопроса, сошедшая с уст ребенка, действовала на них точно так же, как на слона дробина. Они не испытывали по этому поводу никакого восхищения, и уж тем более не связывали детскость с ореолом взрослого состояния, когда в сознании вполне зрелого человека рождаются такого рода вопросы, подумав над которыми какое-то время, голова начинала ходить кругом.
Лишь однажды между молодыми супругами случился диалог, между строк которого стал просвечиваться силуэт их сына в будущем – смутно, невнятно, без всякой конкретики было выяснено, что Тим несет в себе потенциал незаурядной личности.
–Все же, согласись, – сказала она ему, – в его возрасте, как правило, мысли движутся совсем в другом направлении.
Оторвавшись от своих бумаг, он вопросительно посмотрел на нее поверх ободка очков. Выражение его лица говорило о том, что он был поглощен своим делом, а теперь обратил на нее самое искренне внимание. Ей это всегда
