Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

– Значит, колхоз не про меня, – горлопан развернул коня и потрусил прочь.

– А скажем, наш род всегда славился трудолюбием, а про другой всем известно – одни лентяи и пьяницы. Зачем же с таким родом объединяться? – спросил седовласый дядька из ближнего к оратору ряда. Пустой правый рукав его зипуна был заткнут за ремень. Очень захотелось Чагдару спросить, из какого именно он рода и за кого воевал в Гражданскую. Но он хорошо помнил инструкцию: нельзя поддаваться на провокации.

– Пора забыть про деление на рода, кости и улусы. Снять друг с друга ярлыки «бузавы», «торгуты», «дёрвюды». Партия взяла курс на воспитание совершенно нового типа личности – советского человека!

В толпе зашевелились. Люди, до того слушавшие молча, начали переговариваться.

– Если вы не будете доверять друг другу, если не будете относиться друг к другу так, как вы относитесь к своим кровным братьям, вас ждет жалкое существование, а может, и полная гибель. И тогда наш Калмыцкий район можно будет переименовать в Русско-немецкий, – закончил Чагдар.

Угроза переименования района, похоже, задела за живое. Люди забормотали, задвигались, замахали руками… А потом стали уходить. Последними с криками «Все в колхоз! Все в колхоз!» убежали дети. Площадь опустела так же быстро, как и наполнилась. О том, что здесь только что проходило собрание, свидетельствовали лишь кучки лошадиного навоза да сломанный саженец в центре площади. Слева от Чагдара остались стоять отец и брат, справа – телега с членами партячейки. На Чагдара не смотрели. Отец задумчиво разглаживал усы. Очир, достав кисет, набивал трубку самосадом. Шарапов и Мухайкин о чем-то горячо спорили.

Чагдар почувствовал, как дернулся уголок рта, яростно потер щеку.

– Ну что ж! Не хотят по-хорошему, придется по-другому, – процедил Чагдар. – Товарищ Мухайкин! – громко позвал он председателя сельсовета. – Пройдите по домам и объявите: кто не запишется в колхоз, будет подвергнут раскулачиванию и арестован за сопротивление советской власти с последующей высылкой в отдаленные районы.

Мухайкин вытянулся:

– Совершенно правильное решение, Чагдар Баатрович! Это все Чулькины воду баламутят! Их бы всех надо раскулачить, до последнего. Совершенно работать не дают.

– Рассмотрим этот вопрос, – пообещал Чагдар, – и раскулачим. Товарищ Шарапов! – обратился он к секретарю партячейки. – Возглавляемому вами коллективу поручается завтра же приняться за сооружение загона для колхозного скота.

– Что ж… Это мы, конечно… Завтра… – забормотал Шарапов. – А где, каких размеров и из какого материала?

– Это всё вы определите с председателем. Вы же лучше меня знаете, сколько у хуторян лошадей и коров. Наймите пару сторожей из бедноты, чтобы ночью всю скотину не растащили и не перерезали.

– А кормить из каких запасов будем? – осторожно спросил Мухайкин. – Или корма тоже по дворам собирать?

– Колхозный сеновал нужно сделать. Все сено свезти туда.

– А возить-то на чем?

– На чем всегда сено и солому возят? На телегах!

– А телеги, выходит, тоже нужно обобществить?

– Выходит, что так.

– Зачем же такой огород городить! – вмешался в разговор Очир. – Может, просто учесть скот, и пусть остается на базах до весны?

– Перережут, – уверенно заявил Шарапов. – И скажут, что сдохли.

Чагдар задумался. Строить колхозный баз не из чего. Нужно сначала изыскать дерево для забора или нарубить ивняка для плетня. Долгая работа. Прав брат.

– Пусть остается пока на базах, – разрешил Чагдар. – А чтобы не перерезали, предупредите: за падеж или продажу скота с момента обобществления пойдут под суд.

Вечер в доме Чолункиных не в пример обеду был тихим и тягостным. Булгун шмыгала туда-сюда, как мышка, стараясь не стукнуть половником о котел или чашкой о чашку. Попили джомбу, поели борцогов, испеченных из привезенной Чагдаром муки. Вкусные борцоги, но никто не похвалил. Молчание затягивалось.

– Эй, – позвал Булгун свекор, – там водка в бутылке оставалась. Принеси-ка нам! – Поднял бутылку на просвет, оценил, разлил по чашкам поровну.

Выпили.

– Ты, сынок, зря так нахраписто говорил, – начал поучать Чагдара отец. – Забыл ты хорошие манеры. Сначала людей надо похвалить, воздать им почести, расспросить про их жизнь, а уж потом предлагать свое. Но предлагать все равно уважительно!

– Я не пойму: а почему они все ушли? Что я такого сказал? – задал Чагдар мучивший его вопрос.

– Страшную вещь ты предложил, сынок: забыть, какого каждый из нас рода-племени. Жить, как рыбы, не знающие своих родителей.

– А разве хорошо ходить с камнем за пазухой, как теперь? Никто никому не доверяет. Сколько слал за эти годы Кануков пламенных писем сальским калмыкам, объяснял им, в чем их выгода и спасение! Ни на шаг не сдвинулись. Ни на шаг, – горячился Чагдар.

– Чтобы идти вперед, надо ясно представлять, что тебя там ждет, – вступил в разговор Очир. – Один раз уже мы, бузавы, побежали в отступ – и сколько погибло? А теперь ты предлагаешь нам идти туда, сам не знаешь куда…

– Знаю, – прервал его Чагдар. – В колхоз.

– А ты понимаешь, что гонишь нас, вольных казаков, в крепостные?

– Ну, что вы, брат! Какие крепостные? Помещиков-то больше нет.

– Теперь твоя партия – помещица и царица. И у нее одна забота: как бы своих подданных прижать посильнее.

Чагдар поневоле дернул головой направо, налево, оглянулся назад.

– Что ты заволновался? Не бойся, тут все свои, никто не донесет, – подковырнул Очир.

– Да нет, мне показалось – вроде повозка едет, – на ходу придумал Чагдар. – Что-то Дордже до сих пор не возвратился.

– А они собирались в станице переночевать, – успокоил отец. – Чтобы утром с новой силой… Тысячу простираний надумал сделать наш Дордже.

– Отец, не отпускайте его больше в хурул, – Чагдар понизил голос. – Я этого говорить не должен, но… Готовятся массовые аресты священнослужителей. Всех, независимо от веры.

– Яхэ-яхэ-яхэ! – забормотал отец, обращая лицо к полке с бурханами и складывая ладони в молитвенной позе.

– И бурханов спрячьте. На их место портрет Сталина повесьте. Я вам привезу.

– Но калмыки не смогут жить без бурханов. Во что тогда верить? Человек не зверь, ему вера нужна.

– В великое коммунистическое завтра надо верить. Ни Христос, ни Будда не оставили людям учения, как сделать жизнь в этом мире лучше. Все обещания – только после смерти. А коммунисты знают, как устроить рай на земле.

– Пока только тащат в ад, – мрачно обронил Очир.

– Это всё временные трудности, – с жаром возразил Чагдар. – Приходится идти на крутые меры, чтобы изменить сознание людей. Вот я же видел своими глазами, какую жизнь устроили американцы в коммуне. Всех бы наших туда – посмотреть.

Очир покачал головой:

– Не поможет. Мы – другие. Триста лет мы, бузавы, на Дону среди русских прожили, а все равно всё делаем по-своему.

И Чагдар