Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аденауэр был непреклонен. На некую общую нейтральную Германию Москва пусть не рассчитывает. Эта советская мечта-иллюзия никогда не станет реальностью. Разве можно ставить на одну чашу весов мировое значение Австрии и Германии? От единоличного представительства интересов всех немцев вовне ФРГ не откажется, поскольку государство рабочих и крестьян под названием ГДР – это, мол, образование насквозь фальшивое, искусственное и с течением времени якобы неизбежно уйдёт со сцены. Германский народ желает жить в едином государстве. И рано или поздно Германия воссоединится, причём мирным путём, но на совершенно иной основе, чем та, которая мила советской стороне.
Получив ожидаемые ответы на вопросы общеевропейского порядка и вдоволь понасмехавшись над сценарием решения германского вопроса по-аденауэрски, Хрущёв и Булганин занялись самым актуальным. Они настаивали на немедленном установлении дипломатических отношений и обмене посольствами. Канцлер в принципе не возражал против этого шага. Признание Федеративной Республики со стороны СССР отвечало интересам Бонна. Оно означало дальнейшее упрочение международной репутации ФРГ, в то время как о признании западными государствами ГДР речь не заходила.
Однако своё согласие на нормализацию межгосударственных отношений канцлер связывал с решением другого вопроса, который собственно и был главным двигателем поездки. Аденауэр требовал безоговорочного освобождения всех военнопленных и интернированных лиц из числа граждан прекратившего существование рейха, продолжавших удерживаться в Советском Союзе. Между тем советские руководители утверждали, что никаких пленных в их стране не осталось, отбывает заслуженное наказание и будет отбывать дальше лишь горстка военных преступников. Заверениям канцлера, что этих лиц за их преступления должен и будет судить на родине сам народ Германии, не верили ни на грош.
Яростная полемика продолжалась и вне рамок пленарных заседаний, в том числе в правительственной ложе главного театра страны. В Большом партию юной Джульетты танцевала 45-летняя, но по-прежнему несравненная Галина Уланова, своим мастерством в «Лебедином озере» сразившая ещё Риббентропа в 1939 году. Аскетичных немцев впечатлили русские угощения, которыми обильно, «как в шатре восточного хана», уставлялись столы во всех местах их появления. Грандиозный приём в Георгиевском зале Кремля ошеломил поистине царским размахом и роскошеством. Высоким гостям то и дело предлагалось поднять рюмку за чьё-нибудь здоровье и благополучие.
Бдительному канцлеру удалось уличить Хрущёва в употреблении воды под видом водки, но до скандала дело
не дошло. Немцы располагали собственным и по всем параметрам более честным антиалкогольным рецептом. Перед каждым приёмом члены делегации тайком, дабы не уронить честь германской нации, принимали в качестве противоядия порцию оливкового масла.
Ответным мероприятием в резиденции Аденауэра, бывшей даче Горького, боннская делегация постаралась в грязь лицом не ударить. Паштет из гусиной печени, суп из черепахи, гольштинская ветчина со спаржей, лососина в голландском соусе и шварцвальдский вишнёвый пудинг в сопровождении рейнского белого и французского красного высшей советской знати понравились, но всё-таки не шли ни в какое сравнение с безбрежным и бесконечным русским застольем.
Прорыв произошёл только на финише пребывания, после хитроумного хода самого канцлера. Находясь в своей резиденции, где, как предполагалось, на каждом углу его прослушивали, он в открытом разговоре с соратниками нарочито громко выразил сожаление, что переговоры по сути провалились и делегация несолоно хлебавши вынуждена возвращаться. Аденауэр во всеуслышание дал указание готовиться к отъезду, запросив из Гамбурга самолёты «Люфтганзы» и трубя сбор на Ленинградский вокзал, где под парами стоял боннский спецсостав.
Через несколько часов Хрущёв с Булганиным согласились освободить всех удерживавшихся немцев. В последующие три недели в ФРГ вернулись почти 40 тысяч человек. Германские суды приговорили 450 бывших эсэсовцев к пожизненному заключению.
А в Бонн срочно прибыла передовая группа советских дипломатов, которой поручалось найти здание, подходящее для размещения посольства. В центре торопили, но на обустройство посольства отпустили минимум средств. Ни в самом Бонне, ни в Бад Годесберге пригодных строений на выделенную сумму не обнаружилось. Пришлось довольствоваться обшарпанным, не первой молодости зданием бывшей гостиницы в паре десятков километров от правительственного квартала. Располагался постоялый
двор в одном из самых неприспособленных для дипломатии мест – рядом с железной дорогой, на узком шоссе вдоль западного берега Рейна, недалеко от знаменитого моста в Ремагене.
Если в этой – изумительной красоты – части рейнской долины требовалось отыскать самое захудалое место, то советские дипломаты справились с этой задачей блестяще. Последующие 20 с лишним лет работы посольства великого государства прошли под грохот – в любое время дня и ночи – железнодорожных составов, нескончаемые гудки вереницей следовавших по реке барж, оглушительный шум и ужасающий смрад автомобильной трассы, одной из главных транспортных артерий того времени, связывавшей север и юг страны. Унылую картину дополняли периодические затопления подвалов и первого этажа здания во времена половодья строптивого Рейна. В отдельные дни сотрудникам приходилось прибывать на работу в лодках.
Между тем в Москве состоятельные западные немцы могли позволить себе куда более благообразные условия жизни. Их приютили по всем правилам гостеприимства. Посольство ФРГ поселилось в центре столицы, на уютной Большой Грузинской улице. Весьма выгодно – недалеко от Кремля, на улице Воровского, расквартировалась и резиденция посла.
С момента появления на Рейне советского посольства компания Шпрингдерхаузен предпринимала деятельные усилия для налаживания связей с его сотрудниками. Максимилиан вспоминал о своих добрых довоенных встречах в Берлине с полпредом Крестинским и рассчитывал на такие же открытые и плодотворные контакты в Бонне. Однако ни ему, ни Эмилю согласовать посещение посольства долгое время не удавалось.
Складывалось впечатление, что советские дипломаты вовсе не заинтересованы в завоевании симпатий германской общественности и что они как огня боятся связей в непривычном для них империалистическом окружении. Максу казалось, что они, наследники Крестинского,
самым решительным образом отличаются от своих предшественников 20-х годов. Те были как все, эти на других походили мало. Даже сама социалистическая печать признавала, что советский образ жизни произвёл на свет специфический тип человека «хомо советикус».
«Если этот тезис советской пропаганды верен, – рассуждал Макс, – то, очевидно, в Союзе вывели и какой-то особый вид дипломата».
Во всяком случае персонал посольства СССР в Бонне образца середины 50-х своим видом и поведением демонстрировал подлинность выводов отечественных учёных. Не только технический, но и дипломатический состав сохранял бдительность и «облико морале» 24 часа в сутки, передвигался, как правило, кучками даже по магазинам и одинаково одевался, в особенности, что выглядело довольно странным, его женская половина. Утверждали, будто сотрудника советского посольства по его понурому виду можно было легко вычислить в любой толпе.
Разрешалось «звездиться» только 52-летнему послу Валериану Александровичу Зорину, выпускнику Высшего коммунистического института просвещения,
