Брандвахта - Александр Викторович Горохов

Хотя… Хотя психиатры говорят, что сумасшедшие не осознают своего сумасшествия. Как же мой случай, когда резко меняется восприятие добра и зла, хорошего и плохого, называется? Кажется, посттравматический синдром… Нет, случившийся не из-за пули в грудь, а из-за гибели чуть ли не на моих глазах, дорогих мне людей.

В то же время, для меня это, всё-таки, не первый и не самый ужасный случай. Тот же апокалипсис был куда кошмарнее и по масштабам, и по последствиям. Почему тогда меня именно теперь так шарахнуло по мозгам? Объяснение вижу только в одном: какой бы гибкой ни была человеческая психика, но и у неё есть пределы эластичности. Похоже, я своего достиг. И сорвался. Чем только усугубил ситуацию. Проспал часов двенадцать, и стал чуть более нормально мыслить. И понял, что прежним уже больше не стану.

Нет, надо заканчивать с этими копаниями в собственной душе! Иначе точно не отделаюсь посттравматическим синдромом!

Нафикова ускользнула от меня перед рассветом. Отсыпаться. Хоть у нас ничего и не было (попробуйте трахаться, когда каждое шевеление отдаётся болью в груди), просто лежали и говорили. Она ускользнула, а я следом шмыгнул на кухню: жрать хотелось неимоверно! Мало того, что вчера почти ничего не ел, а последние съедобные крохи упали мне в желудок хренову тучу часов назад, так и ещё наложилось то, что организм требовал «стройматериалов» для заживления раны и восполнения потерь крови. Набил брюхо тем, что нашёл, и пошёл на палубу курить.

Светало. Судя по почти безоблачному небу, погода действительно налаживается. По крайней мере, несколько тёплых дней у нас впереди. Потом, конечно, снова пойдут дожди, но хоть какая-то передышка между ними появилась. А там и к зиме готовиться нужно будет: вон, жёлтых листьев на деревья, растущих на перешейке между «нашим» озером и Белой, всё больше и больше. И за столом на палубе уже не посидишь поутру в одной футболке: прохладно. Очень прохладно!

Ко мне выбрел полусонный Васёк.

— А ты чего подскочил?

— Не спится, — буркнул тот, поёживаясь. — А чё так холодно-то?

— Так ведь сентябрь на дворе. Осень. Не мёрзни, иди в каюту, а то Ритка проснётся, тебя потеряет. С ней теплее.

— Все уже знают, — недовольно пробурчал пацан. — А может, она просто у меня спит, потому что за меня переживает?

— Вась, да что ты оправдываешься? Взрослый же уже. Кончатся у неё сегодня-завтра «те самые дни», и мужчиной уже станешь. Вот и привыкай быть мужчиной и в словах, и в делах.

— Вот я и хочу быть им. В делах… За сестру отомстить хочу! — помолчав, выпалил он.

— Забудь.

— Почему это? — взвился он. — Почему я не могу совершить по-настоящему мужской поступок? Как я могу быть настоящим мужчиной, если ты запрещаешь мне его совершить?

— Потому что поздно. Некому больше мстить.

Васька растерянно посмотрел на меня. На мою чуть скособоченную от боли в груди фигуру.

— Расскажи!

Я покачал головой.

— Я этого не хотел бы даже на Страшном Суде вспоминать. Тебе достаточно знать то, что от почти всех, кто в той или иной мере виноват в смерти твоей сестры, даже трупов не осталось. Дым от пожаров вчера в районе Колонии Матросова видел? Вот в этих пожарах их тушки и сгорели. Всё, переключай свою думалку на какие-нибудь другие, полезные дела.

— Например?

— Например, как нам пережить скорую долгую зиму и не свихнуться от безделья.

48

Настал день — навалились заботы, потихоньку вытеснившие из головы дурные мысли. Сразу после завтрака на мне испытал командный голос наш доктор, с первых же дней получивший врачебную практику (напомню, что у нас ещё и Иван Романович охромел после того, как получил несколько дробин в бедро).

— Больной, пора на перевязку!

Как я заметил, он уже начал «реформы» в «медкабинете», организованном Бивалькевич ещё в первые дни после её появления на брандвахте. У Нади ведь, учитывая её специальность, больше теоретические знания в медицине, а у него — именно практические. Пусть и собственный приём в поликлинике не вёл, но как должна быть устроена и оборудована процедурная, совмещённая у нас ещё и с приёмной, знает отлично.

Состояние раны он оценил как нормальное. То, что она побаливает и тянет, он тоже посчитал нормальным явлением.

— Главное — чтобы боль была не дёргающей, и никакие «тараканы» в ней не «бегали», — процитировал он выражение о возникающих ощущениях какого-то из известных только ему больных.

Но запретил и мне, и Деду отправляться в затон вместе с нашими «водоплавающими». Ему — из-за того, что клал его «на операцию»: вынимать из бедра сидящие там дробины, поскольку Бивалькевич, оказывавшей первую помощь Кречетову, пока было не до этого.

Дело в том, что мужики за позавчера и вчера всё-таки сконструировали устройство, которое позволит нам «подползать» ближе к берегу и «отползать» от него, когда требуется то или иное. И им нужно было сплавать в Кузнецовский затон, чтобы привезти всё необходимое. Вроде, обещают справиться и вдвоём. Только идти придётся не на «казанке», а на «Жулане». Нет, не вдвоём, а втроём: как же без «юнги» Антошки-то?

Оказывается, пока я вчера сначала злодействовал, а потом дрых без задних ног, мужики обследовали прилегающую к нашей новой стоянке территорию. Весь полуостров восточнее стоянки, вплоть до выхода из озера в Белую, и местность западнее, до самого дальнего, самого маленького из пяти озёр цепочки бывших песчаных карьеров. Там, у предпоследнего карьера, перешеек между рекой и ним вообще сужался метров до сорока. И если бы у нас была возможность выделить людей для организации передового поста, то именно в этом месте следовало бы его организовать. Но… Но нет у нас для этого народа. Физически нет! Потому и придётся те полторы-две недели, в которые ещё брат оценил время пребывания нашего «Ноева ковчега» в укрытии, защищаться от незваных гостей водной преградой. А роль «часового» будет выполнять бегающий по палубе Шарик.

После случившегося в Колонии Матросова меня лично очень радовало то, что теперь мы довольно далеко от ближайшего населённого места. По прикидке, сделанной по всё тому же атласу автодорог, по этим самым технологическим дорожкам, с учётом излучин Белой, до самой крупной деревни в окрестностях, Чесноковки, километров пять с половиной. До Зубово, расположенного уже за Оренбургским трактом, четыре с половиной, а до Лебяжьего и примыкающих к нему садов, тоже за шоссе, чуть больше четырёх. Для