Брандвахта - Александр Викторович Горохов

class="p1">То есть, нужно что-то большое, чтобы в него вместилась вся наша орава, закрытое, чтобы женские лица невозможно было разглядеть в окошках встречным-поперечным, и бронированное, чтобы не пострадать при попытке обстрела. Как мне кажется, задача решаемая, хоть и требует достаточно больших трудозатрат. Вот только с переделкой какого-нибудь грузового автофургона в такого монстра до первого снегопада можно не успеть: Южный Урал, когда выпадет снег, предугадать невозможно. Ведь ради этого нельзя бросать подготовку к зимовке, поскольку, погнавшись за двумя зайцами, можно жидко обосраться в обеих поставленных задачах.

Военные звали к себе. Радиолюбители рассказывали, как обстоит ситуация у них. Народ бешеными темпами занимается подготовкой к зиме, бандиты заканчивают передел сфер влияния. И тоже, кажется, стали менее активны. Повсеместно на дорогах ликвидируются «соловьи-разбойники», мешающие доставке в пригородные «центры цивилизации» продуктов. Где — армейцами, а где, самими же «организованными» бандитами. Надеюсь, как мы и прогнозировали с братом, к весне армия начнёт устанавливать твёрдый порядок повсеместно. В общем, как говорил незабвенный Мальчиш-Кибальчиш, нам бы день простоять, да ночь продержаться.

Растолкали меня часов в десять утра. Примчавшийся Сергей принялся тормошить моё плечо.

— Максимыч, там тебя какие-то чесноковские мужики требуют.

— Меня?

— Ну, главного из наших. А кто у нас главный? Ты!

Ну, вот и дождались соседей.

Фрагмент 26

51

Трое, приехали на «Ниве». Один постарше, годков сорок, а то и побольше, ведёт себя уверенно. Плотный, лицо невыразительное, волосы светло-русые. Если судить по лёгкой скуластости, то либо татарин, либо башкир «по паспорту». Было такое во время переписи, кажется, 1926 года, что в национальных республиках всех «нацменов» записывали по «титульной» национальности. Именно тогда очень многие татары, тептяри, нагайбаки неожиданно для себя стали по документам башкирами. А что написано в документах пером, то хрен уже вырубишь даже топором.

Опускать сходню не стал: мужики при оружии, сначала бы разобраться кто такие, чего им надо, прежде чем даже самому сходить на берег. Обратили на это внимание.

— Что, даже на борт нас не пустишь?

— Не-а. Был, знаете ли, уже один неприятный инцидент, — приврал я.

— Там, в Кузнецовском затоне?

Информированные! Знают, откуда мы сюда перебрались.

— Поэтому оттуда сюда слиняли?

Разговаривает старший, двое молодых, лет до тридцати, помалкивают.

— Не совсем. Там по Уфе то ли нефть, то ли солярку тянет, в затон её натащило, воду пить невозможно стало. Вот и решили перекантоваться какое-то время здесь, пока вода от дряни не очистится. Так что долго напрягать вас соседством не будем.

— Да вы нас, вроде, и не напрягаете пока. Сидите тихо, к нам не лезете. А это по нынешним временам очень даже ценное качество. Так может, всё-таки познакомимся?

Представился. А в ответ услышал:

— Мамеджан Галиуллин, подполковник ФСК. Бывший, разумеется, поскольку всё, кончилась наша служба. Теперь — кто-то вроде главы сельской администрации Чесноковки.

— Помнится, именно ваши, чесноковские, возле аэропорта «соловьями-разбойниками» работали, кучу народу порешили. И один из наших парней, собиравшийся домой, в Салават, ехать, от них заряд дроби в грудь схлопотал.

— Было такое. Только те уголовнички быстро стали заканчиваться, а когда военные туда и обратно скатались по Оренбургскому тракту, и вовсе кончились. Так что пришлось новую власть в селе выбирать. Вот меня и выбрали. Как представителя старой власти, при которой порядок был.

Приятно слышать, чёрт возьми, что люди порядка хотят.

— Оружие у вас есть, Владимир? Ну, кроме «Стечкина», что у тебя в кобуре. Кстати, где его взял?

Ага, я тоже знаю, что такие пистолеты на дороге не валяются. Вообще пистолеты на ней не валяются, а эти как раз только сотрудникам конторы, в которой Галиуллин служил, полагались.

— Трофей. Я тут в начале нашего разговора про неприятный инцидент поминал, от которого у меня вот этот шрам на морде остался, так вот, во время него и затрофеил.

— Это не тогда, когда какие-то ухари ваших женщин хотели «приватизировать», а запасы на базаре спихнуть?

— Всё-то вы, Мамеджан Батькович, знаете…

— Салаватович я, — усмехнулся чекист. — Служба у меня такая была, что всё знать полагалось. Служба закончилась, а привычка осталась. Много интересного я о вашей компании слышал. Разного. Но сразу для себя отметил, что вы, в отличие от почти всех, сбившихся в стаи, не беспредельничаете. Ну, почти не беспредельничаете. Знаешь, о каком случае я говорю?

Я кивнул.

— Но и этот случай я понимаю. Так что, решил собственными глазами глянуть, на что вы годитесь.

— И на что?

— Как мне кажется, если здесь останетесь, а не вернётесь в свой затон, то до весны, когда твёрдая власть начнёт устанавливаться, сумеете дожить. Что будет, если назад вернётесь, судить не берусь.

И этот про то, чтобы мы тут, на озере остались. А может, и правда? Пожалуй, когда чесноковские уедут, надо будет народ собрать и этот вопрос обсудить хорошенько.

— А откуда вы, Мамеджан Салаватович, знаете, что по весне твёрдый порядок устанавливаться начнёт?

— По своим каналам, — уклончиво ответил тот. — Пришлось, знаешь ли, смирить ведомственную гордыню и с военными связываться. Всё-таки одним делом теперь предстоит заниматься. Вот и готовлюсь к весне, кадры подходящие примечаю, чтобы, когда до дела дойдёт, сделать им предложение, от которого они не смогут отказаться. Судя по тому, что я о тебе знаю, и ты нам подойдёшь. Если доживёшь до того времени.

Очень бы хотелось дожить.

— Чем мы должны будем расплатиться за то, чтобы нас чесноковские не трогали? — наконец, решил я задать вопрос, который давно вертелся на языке.

Подполковник засмеялся.

— Я, конечно, не настаиваю, но если какими-либо излишками из того, что нам нужно, поделитесь, то буду только рад. Насколько мне известно, оружием вы сразу неплохо запаслись, а когда своих потеряли, у вас «стволов» стало больше, чем людей. Так что подумай на эту тему. О запасах еды не беспокойся: этого добра у нас достаточно, а вот допустить того, чтобы у нас в селе снова власть поменялась, мне как-то не хочется. Да и вам от её смены сложнее жить станет. И на женщин ваших мы не претендуем: если сами захотят к нам перебраться и найти себе мужика, то хорошо. А если не захотят — так и быть. Насильно ведь мил не будешь.

Всё, гад, знает! Даже про то, что у нас остались «неприкаянные» женщины.

— Я поговорю с людьми.