Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

что характерно, показали – как. Это… увлекает. Особенно, когда рад увлечься тем, для чего создан. Так что либо придумай, как взять нас чохом… Да, да, и не делай возмущенное лицо! Бери, и становись инициатором создания нового КБ, занятого принципиально-новой техникой, получай поощрения за бдительность и широту взглядов, либо… Либо готовься к отвратительной гадости, которую я тебе в меру своих слабых…

– Слушай, – полковник криво улыбнулся, – а с чего ты решил, что ваша разработка представляет из себя такую уж ценность?

– А – никто не навязывает. Идиот, – сказал он вдруг совершенно нейтрально, без всякого выражения, – ты погляди на форму.

– А что такое… А-а, бл… Так плоское дно – не случайно?

– Хуже того, любезный, оно вытекает из концепции. А не противоречит ей, как в той самой Штатовской машинке, которой вас, наверное, пугают.

– Вот именно! В этом же, товарищ генерал-лейтенант, все и дело. Машина, полностью перекрывающая возможности вертолета, обладающая при этом основными достоинствами самолета, да еще и невидимка.

– Проверяли?

– Стандартные радары ПВО его не видят вообще. Перспективные – обнаруживают на дистанциях, в десять раз меньших, чем любые аппараты аналогичной массы. И… Еще одно.

– Что такое?

– Может быть, – я первый обратил внимание. Несущий корпус. Это же огромный внутренний объем совершенно естественным образом!

– Товарищ генерал армии, испытания…

– Эт-та што такое? Это ш-што такое, я вас спрашиваю?!!

То, чем потрясал военоначальник, при ближайшем рассмотрении оказалось журналом "Техника – Молодежи" за номером восьмым.

– Совсем перестали мышей ловить! Я со стороны узнаю о п-подобных, – журнал полетел в угол, отброшенный военоначальственной дланью, – фортелях, а подчиненные – мышей не ловят! Нет, – ты полюбуйся, что там на выставке НТТМ выставляют, а потом во всяких там журнальчиках – пропечатывают на весь Союз! ЦРУ можно смело отзывать всю свою агентуру! При такой-то прессе!

– Главного редактора – снять! В-выпускающего редактора – снять! Этого, – как его? – с-снять к чертовой м-матери!

– Может быть… К чему привлекать внимание? Имеем же печальный опыт…

– Ш-што?! Ты мне указывать будешь? Р-развинтились, понимаешь! Рассуждают, как эти! Вместо того, чтобы делать то, что г-говорят!!! К чер-ртовой матери! Сегодня же! Всех!

– Без шума?

– Л-ладно… – Министр, тяжело дыша, растирал грудь, с лица его медленно сходила набрякшая, вздутая багровость, – давайте в рабочем порядке… Но, – глаза его снова сверкнули и притихший было голос снова взлетел до рыка, – ш-штоб ф-фсех!!! К е… м-матери!!! Я им покажу, что печатать, а что где!

Внучок, родная кровинушка и отрада старости, возник прямо сразу после сессии, на зимних каникулах. Привез гостинцев и гостей, – троих молчаливых, здоровенных парней приблизительно своего возраста. С виду "унучек", учившийся аж в самой Москве, меньше всего походил на интеллектуала, был мордат, краснощек и мясист, с волосами, как солома. И папаша-то его, старухин средненький, Толька, пил всю жизнь как следует, никогда мимо не проносил, и жена-то у него, соседская Танька, была так себе, – визг один да жадность, а вот поди ж ты… Спасибо Иван Макарычу, учителю, поговорил с родителями, свозил дошлого пацаненка куда-то там на показ, – и того взяли-таки в специнтернат.

Бригада приехала прямо на грузовике, – вроде армейского какой-то, аж через снег проехал, и внучок со товарищи – много чего выгрузили из него, в том числе и много непонятного. А с утра, выпив по полстакана мутной самогонки под чудовищную сковороду жареной картошки, парни принялись за дело, в два счета включив какую-то машину, что шипела навроде закипающего чайника, и наладив времянку-свет. Они как-то враз, играя силищей, разобрали до основания катух, обе сараюшки, баньку и даже уборную, она даже и ахнуть не успела. Унучок вежливо слушал ее, гладил по головке, но получалось так, что протесты ее как-то проходили мимо, сметенные всесокрушающей целеустремленностью работы. Сам внук, поглядев, как управляются со стройкой друзья, выгреб и вывез на огород чуть ни метровый слой навоза, накопившийся за полвека не больно рачительного хозяйствования. Сам вывез. И сам перемешал со снегом, коего в этом году, слава богу, скопилось чуть не под крышу ныне разобранной баньки. Какая-то машина тихо поднимала срубы, а парни оперативно, без суеты разбирали бревна, вынося в сторонку вовсе подгнившие, а годные – поливая какой-то коричневой жижей, что впитывалась в древесину, как вода – в рыхлый снег. Настелили полы и сделали перегородки из цельных серых плит, чуть шершавых, но гладких все-таки. А потом они напугали ее уже до конца, договорившись с соседями, что она переночует у них "одну только ночку". А сами за это время перебрали чердак и перестелили крышу, накрыв ее цельным, без швов, глухим зеленым полотнищем. Сказать, что отремонтировали все ветшающее, готовое вот-вот перейти в категорию выморочного подворье, значит не сказать ничего: оно не было таким и снову. Оно и не мудрено: покрытия, материалы и пропитка относились к категории самых добротных из того, что находились в распоряжении "Черного Ромба", "унучек", по статусу своему в этой организации – мог это себе позволить, а студенты, похожие на него самого своим основательным подходом к жизни, за последние два года стали настоящими мастерами.

– Ой, унучек, – тихо, в талую воду таяла бабка, капая слабыми стариковским слезами, – да какие ребята-то хорошие. К чему мне, старухе-то? Помирать скоро.

– Погоди, бабуль, – жизнерадостно прервал ее внук, ласково приобнимая за худые, намертво закостеневшие горбом плечи, – погоди помирать. У меня на тебя бо-ольшие виды…

– Да где мне? С печи-то не каждый день подняться могу…

– А – ничего. Ноне врачи знаешь, какие хорошие? Враз на ноги поставят. Как новенькая будешь.

– Чего лечиться. Пожила.

– Да погодь ты! Свата Ивана сына – помнишь?

– Это какого? Саньку или Коську? У него еще Светка, которая за загорского Ваську, за агронома вышла…

– Ну так я про Константина. А у его зять врач. Так что собирайся, и он тебя в лучшем виде…

– Митенька, да не надо ничего!