Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

Ослепший, оглохший, потерявший сознание от жуткого, невообразимого звука, раздавшегося в момент выстрела, Михеев в дополнение ко всему прочему еще и грохнулся с крыши баб Клавиной сараюшки, треснувшись плечом о стоящее тут же на ребре, насквозь проржавевшее, никуда не годное корыто. Придя в себя, он долго тряс головой а потом, приподнявшись, нашарил пустую трубу, оставшуюся после залпа от "дуры". Впоследствии все "Хрустали" наряду с подобными им устройствами все активные пользователи называли исключительно "лахудрами", – очевидно, – по ассоциации, навеянной аббревиатурой. И очень-очень редко палили из них, как из гранатометов. Черная труба из тубулярного углерода угодив в лужу, натекшую от дырявого шланга, шипела и потрескивала, по матово-черной поверхности изредка пробегали редкие, злые лиловые огоньки. Сторож, зашипев от боли, закинул ее назад, в лужу, а уходя, со злобой наступил на бренные останки страшного одноразового лазера, до половины вдавив их во влажную грязь. Потом хозяйственная бабка подобрала добротную вещь, отмыла ее и закинула не чердак, не зная, к чему бы приспособить. Потом внук Петька, соблазненный клавишей "супериндукта" и зеркальцем на дне, явно ведомый незаурядной интуицией, сделал из нее прожектор.

– С-сволочь старая! М-мало сгоревшего товара, так еще этот уголовник долю требует! Да какую там "долю" – на все лапу собирается наложить! Нам оставит, чтоб только прожить, – и гуляй… В-вот ведь т-тварь! Гос-споди, да что ж делать-то теперь?

– Ладно тебе, Лаврик, не расстраивайся. Чего уж теперь-то?

– Нет, но с какой стати? За какие такие заслуги вор-рюга, харя уголовная, коренной тюремный обитатель будет иметь столько, сколько захочет? Ведь какая работа! Сколько гениальных организационных решений! Сколько интеллекта было вложено, сколько нервов, труда, изобретательности! – Он подавленно примолк, но только на несколько секунд, поскольку нестерпимая обида на жадного вора, на тяжкую судьбу и общую несправедливость этого мира рвалась из него с непреодолимой силой и прорвалась в новом залпе причитаний. – Нет, ты скажи, – ну за какие заслуги, а?

Собеседник его, некто Ростислав Косовицин, секретарь райкома комсомола, не выдержал:

– Да? За какие заслуги? За какие такие заслуги один мой знакомый не далее, как позавчера в ногах валялся у этой самой уголовной твари? Отлично зная, что смотрящий никогда ничего не будет делать даром? И что не удовлетворится деньгами, потому что по-настоящему-то ему нужна только власть? Причем вся власть целиком?

– Тут не знаешь, что и делать-то, а тут еще ты издеваешься!

– Больно мне нужно, – издеваться над тобой! Делать мне больше нечего! Я добиваюсь, чтоб ты понял очевидное! Только сам, понимаешь? Не головой только, но и сердцем, печенкой-селезенкой и прочими потрохами! Ты давай, думай, я не тороплю!

С этими словами Косовицин поправил галстук, по причине расстегнутого пиджака видимый целиком и откинулся на спинку дивана, всем своим видом показывая, что сказал все, что хотел.

– Постой-постой, – Лавр стиснул голову руками, – постой… Голова, веришь ли, – ничего не соображает…

– Вот тебе первая причина, – по-змеиному прошелестело из глубины дивана, – достаточно было чуть-чуть на тебя нажать, и ты перестаешь соображать. Семен Маркианыч – не перестает, а ты – перестаешь. Полностью теряешь способность к целенаправленным действиям… И при этом еще хочешь, чтобы Коренной Обитатель Тюрьмы не сожрал тебя с потрохами? Ну?!!

– Постой, постой, – так ты взаправду хочешь, чтобы я разобрался, за какие заслуги? Не издеваешься?

– Ну-ну, – поощрило его шелестение с дивана, – делаешь некоторые успехи… Ты расслабься, выпей коньячку…

– Какой коньячок… Слушай, не в службу, а в дружбу, – там в сейфе спирт стоит, плесни…

– Тебе сколько?

– Три четверти стакана. Там граненый есть.

– Ого! – В голосе гостя впервые послышалось некоторое уважение, – ты систему Станиславского, часом, не изучал?

– Чего?

– Ничего. Проехали.

– Стой-стой-стой, – так ты намекаешь, что надо было самим?

– Ну наконец-то. Родил. Поздравляю. Не прошло и девяти месяцев. Мораль: не можешь чего-то, не хочешь, не способен – так не обессудь, ежели тебя начинают доить или стричь. Ибо агнец есьмь. Овца то-есть, если по-нашему.

– И что ж теперь делать?

– Ох, я, выходит, рано обрадовался. Безнадежно.

– А ты не очень-то! Сам бы попробовал. А то учить-то все горазды! А помочь…

– Ну, брат, так дела не делаются. Или будем считать, что ты обратился за помощью официально? По всей форме?

– Ну, а если так?

– Да или нет? Остальное, знаешь ли, от лукавого.

– Ну да, да… Ладно – да!!! Что теперь?

– А теперь слушай. М-м-м… Ладно, старая сволочь и вправду протянула лапы к слишком… жирному куску. Не вредно бы их, лапы эти – того… Есть у меня пара-тройка людишек. А ты – озаботься тем, чтоб довольны остались.

– Ты хочешь сказать, что…

– А ты чего хотел?!! – Рявкнул гость. – Баба!!! Чтоб мы его по-хорошему уговорили, благодетеля твоего?

– Гос-споди… Чем же мы тогда от него отличаемся?

– А – умеренностью мысли. Не пытаемся проглотить слишком много, а хотим, чтоб нам никто не мешал тихо, скромно делать свое дело. Мне, к примеру, на ближайшие год-два этого твоего Досуга Молодежи вот так, – он показал, – хватит… Спасибо, кстати. Научил уму-разуму.

– Обучи, говорят, чтоб было потом у кого учиться…

– Ладно. За успех нашего безнадежного мероприятия. Мало того, – должен предупредить тебя, что, по глубокому моему убеждению оно должно быть проведено таким способом, чтобы больше не одной, как ты изволил выразиться, уголовной харе даже и в голову бы не пришло соваться в чужие дела. В наши дела.

– Э-эх, – с невыразимой тоской произнес Лавр Кондратьевич, и впрямь незаурядный администратор и финансист, – и дернула же нелегкая… Знать бы еще, сколько и чего он успел пронюхать?

И – махнул единым духом еще полстакана спирта.

– О-о, – с уважением протянул Косовицин, – а ведь это – таки проблема. Это надо будет обдумать отдельно…

И – повторил действие хозяина.

Двое фраеров, возникших в его комнате,