Записки из Тюрьмы - Бехруз Бучани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По мере приближения к источнику стонов я все больше убеждаюсь, что угадал. Все указывает на одиночную камеру за ограждением, прямо у телефонной комнаты. Это место называется Зеленой Зоной.
Забор гораздо выше меня, но это не значит, что его невозможно перелезть. Для этого нужно некоторое усилие, но справится даже человек с самыми тощими мышцами. Правда, без шума не получится: звук такой, будто воры лезут через ограждение, чтобы проникнуть в чей-то дом. Вдоль забора на большом расстоянии друг от друга сидят несколько папу и австралийских охранников. Если забор начнет трястись и дребезжать, они обязательно это заметят, и меня отправят в изолятор, где уже кто-то стонет. Так что перелезать не вариант.
Я вспоминаю свое детство, когда я был искусным воришкой, способным на все. Тогда я проворно носился повсюду и с ловкостью кошки перелезал через стены, огораживающие соседские сады. Там я взбирался на ветви ореховых деревьев и сидел на них, как обезьяна. В нескольких километрах от нашего дома, среди курдских каштановых дубов я искал голубиные гнезда. Теперь я уверен, что любой, кто без проблем мог забраться на грубые стволы каштановых дубов, легко преодолеет самые сложные и скользкие препятствия. Это не шутка – я сын гор. Я не хуже кошки.
Папу опьянел так, что возносится над землей и дрейфует над морем. Мне отлично знакомо это чувство. Ничто не сможет испортить ему настроение и удовольствие, даже если прогремит гром, а небо расколет молния. Может быть, я преувеличиваю, но мне кажется, что папу просто откроет глаза, соберет себя в кучу вместе с руками, ногами и кепкой, лежащей на его коленях, и даже на миг прекратит вертеть палочкой во рту. Но не сомневаюсь, что, как только гром и молния минуют, он снова продолжит кайфовать.
Это свойственно папу. Они раскрепощенные. Свободные. Счастливые. А я забыл о зубной боли, сконцентрировавшись, словно кошка перед прыжком. Мне действительно нужно совершить огромный прыжок. Да, иногда разум может сознательно контролировать физическую боль. В три ловких движения я забираюсь на крышу коридора. Сначала я подпрыгиваю на полметра от земли и оказываюсь на металлической перекладине, которая служит основанием коридора. Еще смеркается, и, сфокусировав взгляд, я готовлюсь к еще одному прыжку – с сосредоточенностью охотника, преследующего добычу, я осматриваю крышу коридора. Выбрав лучшее место для захвата, я подпрыгиваю еще на полметра и повисаю на руках на краю крыши. Только представьте: я точь-в-точь как болтающаяся на ветке высокого дерева обезьяна. Разница между обезьяной и мной лишь в том, что я держусь обеими руками, а обезьяны обычно повисают на одной. Так они демонстрируют контроль над деревом, веткой и гравитацией. Иногда веселые обезьянки делают так просто ради забавы, когда играют и дурачатся. В любом случае человеку достаточно даже держаться двумя руками, как я сейчас, чтобы почувствовать себя обезьяной более, чем любым другим животным.
Мои пальцы держатся очень крепко. Теперь пора доказать самому себе, что я могу неплохо подражать обезьяне. Я подтягиваюсь, напрягая все мышцы, и, не отрывая рук от крыши, перебрасываю себя через край. В итоге всех усилий я оказываюсь на самой высокой части крыши, и меня переполняет восторг от успешного «восхождения».
Теперь я наверху. Сижу в темноте рядом с манговым деревом. Добраться до этого дерева было моей маленькой мечтой. Отсюда мне больше не виден папу, и даже охранники, которых я видел перед воротами, пока был внизу, скрылись из виду.
Боже, какая темень за пределами тюрьмы. Конечно, тьма простирается далеко за пределы моего воображения; океан и джунгли уже растворились в небытии. Я не могу сказать, на каком дереве прячутся сверчки или даже в какой они стороне, но все пространство заполнено их чарующим пением. Сверчки… темнота… тишина… Я ощущаю благоговение перед этой картиной.
Это может показаться странным, но даже сверчки на миг замолкают, чтобы я прочувствовал величие тишины. Звук сверчков и звук тишины – этот контраст внушает трепет. Разве расслышишь стрекот сверчка, когда шумно? Песня сверчков – это гармония с мелодией тишины. Их пение подчеркивает и углубляет тишину и наоборот.
Стоны прекратились.
Отсюда видна Зеленая Зона; то есть этот участок можно увидеть с крыши коридора. Там находится изолятор, о котором до сих пор я только слышал. И слухи ужасают.
В тусклом желтом свете лампы видны два контейнера, стоящие друг напротив друга. Вместо стекол в окна вставлены доски. Комнаты похожи на приоткрытые спичечные коробки. А одинокий потолочный вентилятор вращается так медленно и монотонно, будто вот-вот остановится. Его лопасти кажутся усталыми. Кружится вентилятор – кружится голова. Стайка комаров прозрачным облаком вьется вокруг желтой лампы, словно мотыльки. Мои глаза наконец привыкают к темноте.
В Зеленой Зоне также есть дворик в три или четыре метра с двумя кокосовыми пальмами, растущими на самом краю, прямо у забора. Эти пальмы кажутся такими огромными, что внушают трепет. У них черные стволы, и они выше кокосовых пальм внутри тюрьмы. Чтобы оценить их полную высоту, приходится задирать голову к небу. Однако с этого ракурса и в темноте не видно, где их верхушки; вершины большинства деревьев растворяются в облаках. Черные силуэты листьев и плодов пальм сливаются с черными облаками и черным небом.
Я также вижу крошечную будку рядом с заборами, притаившуюся там, словно неизвестное мне животное. В будке тоже темно. А дежурный папу прячется подальше и курит брус[92]. Как и папу, вертящий палочку во рту, этот прислоняется спиной к кокосовой пальме и привычно затягивается табаком.
На мгновение мне кажется, что я вижу его глаза и узнаю их, хотя вокруг темно и я не могу разглядеть его лица. Его нос и рот неразличимы в темноте, поэтому рассмотреть его глаза тем более невозможно. Должен признать, что с того места, где я сижу, даже неясно, папу ли это вообще; значит, с этого расстояния я также не могу разобрать, курит ли он брус. Папу ли это? Я не знаю. Он курит брус? Этого я тоже не знаю. Неужели мозг настолько морочит сознание, что даже дорисовывает черты лица человека и его действия? Да. Это вера в абсурд.
Но я все же прихожу к выводу, что курильщик – папу. Я даже решаюсь прикинуть, что этот папу – человек преклонных лет, курящий брус, как старик. Стоны, однако, недавно прекратились. Думаю,
