Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но сна не было ни в одном глазу. Сводки по площадям, на которых тайно сострижены колосья, ужасали. Но, может быть, председатели колхозов бессовестно завысили цифры потравы? Нельзя исключать. План из округа спустили такой, что и в урожайный год собрать столько хлеба было бы затруднительно, а уж в засушливый… А цены на закупку зерна установили смешные, просто слезы. И создавать в колхозах хлебные резервы до выполнения годового плана заготовок запретили. Окружком не интересует, чем люди будут питаться зимой.
Цаган спокойно дышала во сне, приткнувшись головой к плечу мужа. Счастье, что его жене есть из чего готовить ужин, что не приходится ей воровать зерно, как это делают теперь многие женщины. Еще и детей с собой ночью на поле тащат – надеются, что власть будет снисходительнее. Пшеница еще незрелая, молочной спелости, а они серпами и овечьими ножницами стригут колосья. Не верят, что по осени получат хоть горстку зерна за работу на колхоз…
Вдруг за окном сухо и длинно раскатилось: бабах! Чагдар подскочил в кровати, привычно выхватил револьвер из-под подушки. Но это был гром. Йоська беспокойно завозился. Чагдар привстал, качнул колыбель. Цаган встрепенулась, приподнялась было и снова повалилась головой на подушку. Вовка даже не шевельнулся.
По железной крыше бывшего кулацкого дома забарабанил ливень. Не вовремя! Этот бы дождь в июне, когда наливался колос, а не теперь, когда жать и копнить пора. Сейчас бы подбодрить мужиков, пообещать им хорошую долю за ударный труд, чтобы не сгноили в мокрых копнах последнее колхозное зерно.
Бабах! Бабах! – не смолкала гроза. Погода стала такой же непредсказуемой, как директивы из Москвы. То требуют прижать колхозников, то ослабить нажим. Пока всех кулаков не выслали, кулаки были виноваты, теперь всё спихивают на единоличников. Вот на каком основании причислили Сальский округ к земледельческим? Каштановые тяжелосуглинистые почвы – за три года Чагдар выучил наизусть и повторял эту характеристику сотни раз – сильно заплывают, образуют плотную корку, а при высыхании дают глыбистую пашню с твердыми комками, плохо поддающимися дроблению при обработке. Маломощный гумусовый слой, избыточная кислотность, солонцеватость. Сухая, типчаково-ковыльная степь, малопригодная для распашки. Отгонное животноводство успешно практиковалось на этих землях сотни лет. Почему же нельзя продолжить? Потому, что скот весь повывели. Небрежное обращение с колхозным скотом, массовые падежи… Тому жеребчику, за которого Чагдар жизнь двух бандитов положил, надорвали спину на пахоте. Пришлось прирезать. Лучше бы его тогда угнали.
Бабах! Бабах! Небесный дракон Лу, видно, сильно разгневался. Красивая сказка про этого дракона, надо Вовке как-нибудь рассказать. Чагдар проверил, закрыта ли форточка над его кроваткой, провел ладонью по голове первенца. Жесткие волосы топорщились колючим ежиком, как у Очира, когда он приехал домой из Чехословакии.
Чагдар никогда не спрашивал, жалеет ли Очир, что вернулся домой в 1923-м. Очира тогда толкала обязанность старшего сына – позаботиться о родителях и младших. Теперь бы вот мог сбежать из колхоза, но положение Чагдара обязывает оставаться, чтобы не подвести брата-начальника.
Отчаянные и бессемейные побежали из колхозов сразу, как спустили планы, еще в начале лета: в совхозы, на конезаводы, на стройки, в города, в закавказскую тьмутаракань, потому что поняли – грядет голод. Чагдар этому бегству не препятствовал. Он помнил, как ездил по колхозам доводить планы до сведения колхозного руководства. Когда председатели понимали, что зерна на корм скоту не останется и продовольственный фонд урежется до килограмма на трудодень, они отказывались планы принимать. Несдержанные на язык хохлы и казаки крыли на все лады начальство, рвали и топтали бумаги. Калмыки и немцы вели себя спокойнее, но смотрели на партсекретаря как на сумасшедшего.
В душе Чагдар разделял настроение колхозников и желал, чтобы из района уехало как можно больше людей. Но по приказу Москвы гэпэушники вылавливали неудачливых беглецов и возвращали по месту жительства. В конце июля Чагдару влепили выговор «за массовую текучесть колхозников из колхозов», а его заклеймили как «апостола самотека». Но, вспоминая сытую Москву в голодном 1923-м, он был рад за тех, кто сумел бежать. Рад до вчерашнего дня, когда по районам распространили шифротелеграмму о серьезных затруднениях с продовольствием в Москве, Ленинграде, в Северном крае и Западной области, на Урале и в Сталинграде. Ну, если судить по его району, июльский план был выполнен всего на семнадцать процентов. И этот показатель не самый низкий. Откуда взяться продовольствию в городах?
Утреннее небо было хмурым и низким, словно бы уже наступила осень. Но дождь закончился. Вовка все еще спал, а Йоська уже проснулся и жадно присосался к материнской груди. Чагдар из-за плеча жены посмотрел на малыша. Тот поймал взгляд отца и тут же отвел глаза, сосредоточившись на более насущном, чем игра в гляделки. «Всюду одна забота – прокормиться», – с грустью подумал Чагдар.
Джомба была уже сварена, под полотенцем с вечера лежали булочки. Цаган научилась печь их так, как пекли немки, посыпая сверху сахаром и корицей. Все она умела и все успевала, и делала это как бы без усилия. Родила ему двоих сыновей, названных в честь вождей революции: Ленина и Сталина. Продолжится род – а это самое главное. Нельзя, конечно, хвалить свою жену, не принято это у калмыков, но себе-то он мог признаться, что обрел настоящее счастье.
Булочки хотелось съесть медленно и неспешно, но дела не ждали. Нужно заскочить в райком, посмотреть последние телефонограммы, взять охрану и отправляться по колхозам, своими глазами оценить ситуацию с воровством зерна. Без охраны он теперь не ездил: всякое на местах случалось – то бабы с вилами, то парни с цепами вставали на защиту собранного урожая. Темные люди, никак не хотели понимать, что создание семенного фонда приравнивается теперь к хищению. Какое хищение, возражали они, если зерно сложено в колхозный амбар и сторож с ружьем к двери приставлен?
Два охранника сидели на крыльце райкома в ожидании. Уже оседланные кони жевали овес из надетых на морды торб. Чагдар поздоровался, прошел в кабинет. Его помощник, молодой, расторопный Бата, знавший не только русский и калмыцкий, но и немного немецкий, завидев начальника, вскочил со стула будто ошпаренный. Уже по порывистому этому движению Чагдар мог догадаться о степени неприятностей, спущенных сегодня на уровень райкома из высоких сфер: рука, протянувшая ему бумагу, словно сделала колющий удар шашкой.
Глаза скользнули по тексту телефонограммы. Чагдар так и застыл посреди кабинета, не дойдя до рабочего стола. Стоя читал и перечитывал новое постановление
