Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К постановлению прилагалась инструкция: для контроля за ходом выполнения закона органы власти на местах обязаны мобилизовать на охрану колхозно-совхозного имущества партийный актив, комсомольцев, несоюзную молодежь, пожарные дружины, пионеров и школьников, местных сельских активистов. Предписывалось также организовать круглосуточное наблюдение за полями.
Колхозникам объявлялась борьба не на жизнь, а на смерть. Выбор у них теперь невелик: умереть от голода или от пули. А он, районный партсекретарь, должен довести это постановление до низовых звеньев и мобилизовать партячейки на его выполнение.
Чагдар подошел к железному сейфу, достал из кармана ключ, открыл и сунул инструкцию поверх стопки таких же строго секретных документов, какие каждый день получал из округа. Замкнул дверцу, постановление положил на стол, еще раз перечитал.
– Вот что, Бата, – обратился он к помощнику. – Скажи охране, что поездка отменяется. Все имеющееся оружие пусть приведут в боеготовность. Радиоточку пока отключи, не надо, чтобы народ всполошился раньше, чем мы выработаем решение. Пригласи ко мне на совещание председателя райсовета и начальника ГПУ. Экстренно.
– Понял, товарищ секретарь!
Бата выскочил из кабинета. Чагдар почувствовал, что ему не хватает воздуха, расстегнул ворот френча. От нижней рубашки пахло Вовкой. Чагдар пригнул голову к груди и принялся глубоко вдыхать свое личное счастье…
В октябре в учетную карточку Чагдара записали строгий выговор – за невыполнение вверенным ему районом плана хлебозаготовок, а на словах добавили, что он легко отделался, но, если не усилит борьбу за сдачу кукурузы и масленичных – пусть пеняет на себя.
Чагдар понимал: промышленность и Красная армия остро нуждаются в продовольствии. Он делал все, что в его силах. Все, что предписывалось свыше. Приказано организовать детские отряды «легкой кавалерии» по охране урожая – больше тысячи пионеров и школьников в свободное от учебы время выходили патрулировать колхозные поля. Приказано привлечь старух и другое малоспособное население на сбор колосков – привлекли. Получили постановление ограничить помол муки для колхозников одним пудом – ограничили. Поступило распоряжение везти пшеницу прямо на элеваторы, минуя колхозные амбары, – везли. Только не всегда у элеваторов была возможность оприходовать свезенное зерно – и гнило оно, наваленное в буртах под открытым небом, а работники элеваторов ловили в силки разжиревших на зерне голубей и варили себе похлебку.
Следующий – строгий выговор с предупреждением – «за срыв плановых поставок сельхозпродукции государству» ему влепили в декабре, как раз в день, когда газеты объявили об успешном и досрочном выполнении плана пятилетки за четыре года и три месяца. А на словах председатель окружной комиссии по чистке добавил, что не будь он, Чагдар, национальным кадром, уже давно попрощался бы с партбилетом и был выслан за пределы края вдогонку двадцати двум не оправдавшим доверие райкомовским и райисполкомовским работникам. Так что радоваться должен, что нацкадры очень жидкие и замену днем с огнем не сыщешь. Но, добавил председатель, окружком над этим вопросом работает.
Если бы не семья, Чагдар был бы рад отправиться хоть в Сибирь, лишь бы не видеть того, что творилось теперь в станицах и хуторах. В октябре окружком обвинил в недопоставках учетчиков, кладовщиков, завхозов и возчиков хлеба, в ноябре – сельских коммунистов, обличая их в сочувствии кулацким настроениям и покрывательстве расхитителей. Начались показательные расстрелы.
Комитеты содействия хлебозаготовкам – комсоды, в которые стекались самые бедные и злые, обыкновенно – бывшие батраки из пришлых, калеки и одинокие бабы, вдруг стали самой главной властью и измывались над станичниками с большой выдумкой. «Хлеб любой ценой!» – повторяли они вездесущий лозунг и в поисках спрятанного зерна ломали печки, разоряли соломенные крыши, ощупывали беременных – не мешок ли с мукой на пузо привязала, – обыскивали возвращавшихся с поля колхозников и, если находили у них в карманах хоть горсть зерна, тут же волокли сдавать гэпэушникам.
Но до выполнения плана все равно было далеко. По требованию окружкома выгребли колхозные семенные фонды, потом выпотрошили последние запасы у единоличников. Комсоды собирали по домам и амбарам фасоль, арбузные, тыквенные и даже огуречные семечки. В одном колхозе Чагдар застал дикую сцену: несколько голых мужиков с обожженными задницами бегали по кругу, подгоняемые нагайками комсодовцев, орущих: «Признавайтесь, куда хлеб зарыли!»
Этих комсодовцев он арестовал, привез в райцентр и передал гэпэушникам, но через три дня их освободили. И по какой причине? Не хватало места в районной тюрьме для расхитителей колхозного имущества!
Перегиб за перегибом, и люди начали звереть. В декабре женщины, толпой собравшись перед райкомом и приведя с собой маленьких детей, кричали: «Сталин – кровопийца! Разоритель! Мучитель народа! Детей на смерть обрекает!» Чагдар, да и другие ответработники сделали вид, что не разобрали смысла криков, благо кричали по-калмыцки, не сажать же женщин в каталажку. Да и каталажки такого размера не имелось. Милиция разогнала крикуний по домам плетками.
А станичники уже начинали пухнуть и умирать от голода. Люди ели лепешки из горчицы, холодец из кожи, кору деревьев и даже глину, лишь бы наполнить желудок.
Чагдар все понимал: страна во вражеском окружении, стремится к быстрой индустриализации, армии срочно требуется перевооружение, зерно нужно в города и на экспорт, и жертвы неизбежны. Он повторял это партактиву десять раз на дню, до полной потери голоса убеждал в правильности партийной линии, но у самого стали закрадываться сомнения. Нет, не в гениальности товарища Сталина, а в том, что вождь получает с мест правдивую информацию.
И Чагдар решил написать письмо лично товарищу Сталину. Доложить о создавшейся ситуации во вверенном ему районе. О вреде, наносимом образу советской власти приезжими активистами, о перекосах и перегибах в хлебозаготовках, о нереальности плановых цифр, обострении напряженности в колхозах, о массовом падеже скота и страшном голоде, сравнимом с голодом 1921 года. Но от мысли вывести на бумаге всего лишь обращение «Дорогой и горячо любимый товарищ Сталин!» рука начинала невольно подрагивать, и на листок падали с пера мелкие кляксы.
По счастью для Чагдара, сразу после вынесения ему последнего выговора в станицу приехал Кануков.
– Поинтересовался, как тут работает мой выдвиженец. А мне говорят: плохо работает, кандидат
