Избранное - Петер Вереш

— Зачем же мы тогда шум подымали, что землю назад не отдадим? — упорствовал Йошка Тот.

— А затем, что и в самом деле не отдадим! Чатари не получит назад ни клочка, дайте срок, отберем еще и то, что у него осталось. Ведь на его земле тоже добрый десяток семейств прожить может…

Поймите, что тут речь совсем о другом, — продолжал Киш. — Одному имя «мое», другому — «наше». А что из них главнее? Вот этот дрянной армяк, что на мне, — мой, хлеб с салом, что у меня в руке, — мои, заступ, что лежит перед мной, — тоже мой. А вот канал, который я копаю вместе с вами, — уже не мой, а наш. Но в этом «нашем» есть и мое, потому что рис, который мы вырастим на орошенных землях, опять же будет принадлежать мне. По крайней мере, та доля, которая мне придется и которую я буду есть. Не землю ведь ест человек, а то, что на ней растет. Значит, главное в том, чтобы земля побольше и лучше уродила, чтобы каждому побольше доля досталась.

Да вот хотя бы эти солончаки — пустим воду по каналу, сами увидите, какой они богатый урожай давать станут. Раньше тут только овцы бродили да кузнечики скакали, и тем приходилось голодновато — кругом одна соль. А нынче мы здесь по двадцати центнеров риса снимать будем, по каналу водяные лилии зацветут. Сами увидите, как это будет, я-то видел, когда в Сентмиклоше был…

Данко молча прислушивался к этим разговорам, слушал и размышлял. Выходило, что, покуда бьется он на своем клочке земли, живет впроголодь в убогой хижине и ждет, пока к нему привалит счастье, а оно никак не дается в руки, то суховей его унесет, то дождь смоет, то тягла нет, то птичья холера, то мыши, то лиса нагрянет, — в это время его же земляки-крестьяне из села подумывают уже о другом, о новом. Неплохо было бы приглядеться к этому новому повнимательнее. То, что отобрали у помещиков землю, — хорошо, а вот то, как нынче на ней горе мыкать приходится, — очень даже плохо. А ведь можно устроить все и получше. Как-нибудь этак, как рассказывает Габор Киш.

* * *

С этого времени, когда Данко бывал дома, на своем хуторе, и его начинали одолевать прежние невзгоды, он все острее чувствовал, как он одинок и никому до него нет никакого дела. И это чувство стало еще сильнее, когда в ту осень испытал он то, что ему еще не доводилось испытывать никогда — а именно, что и достаток имеет свои заботы. Хотя минувшей весной он засеял свой участок с большим трудом — нелегко было заработать на тягло, — зато урожай воздал ему за все труды сторицею. Пшеницы сняли, правда, не густо, ведь и в эту осень семян у него было мало (семья велика, на одно пропитание без малого тридцать центнеров нужно), но зато кукурузы уродилось столько, что Данко в жизни своей не видел такой огромной скирды, разве что на дворе у господина Чатари. Ее даже сложить было некуда, амбар Янош Данко еще не построил, а на чердак такого домишки много ли поместится? Так и осталась кукуруза лежать возле дома, и в ней копошились все, кому не лень — свинья, куры, гуси утки, наедаясь до отвала нежным молодым зерном. Поросята так переусердствовали, что даже смотреть на початки не могли.

Но как бы там ни было, а Данко впервые в жизни испытывал чувство достатка, и чувство это было чрезвычайно приятным.

Однако уж если так повезло, не оставлять же кукурузу под открытым небом, чтобы она мокла и гнила. Надо бы построить амбар, а часть продать, чтобы хватило и на одежду, и на сапоги, и на налоги, и на долги, и на книжки с тетрадками младшим детям. Но для амбара нужен лес и гвозди, а их даром не дают. Шари нужен новый платок, ему — пиджак, всем детям — полный костюм, девицам — приданое, подвенечный убор, белье и всякое такое прочее. Словом, все нужды, которые прежде откладывались из года в год, теперь вдруг всплыли разом, и все надежды возлагались на кукурузу. Если одному из детей что-нибудь покупалось, то этого тотчас требовали и другие, старшие — на том основании, что и они работали, а младшие на том, что и они, мол, существуют.

И в семье Данко расцвели самые радужные надежды — чего только они не накупят! Правда, планы строили больше Шари и дети, сам Данко, по обыкновению, молчал.

Но вскоре им суждено было узнать что изобилие тоже не приносит полного счастья. Оказалось, что кукуруза уродилась не у них одних, что картофель с башмак величиной, репа с голову младенца и тыквы с бочонок выросли и на других бахчах; на рынке в селе Сердахей цена на кукурузу упала так низко — 25 форинтов за центнер, что за целую телегу пары сапог и то не выручишь. Телегу с лошадьми нанимать дорого, а по непролазной грязи в дальнее село коровенке Рожи повозку тащить не под силу не только что одной, но и в упряжке со своей неизменной товаркой.

Когда управились с уборкой и подвели итоги, вышло, что, несмотря на богатый урожай кукурузы и выручку от продажи подросшего молодняка, из необходимых вещей половины не купишь, а осенняя вспашка опять на носу, и денег на нее опять нет.

Вот в это-то время и случилось, что Габор Киш с группой крестьян, которые на выделенном им из поместья Чатари клине уже основали коллективное хозяйство, пришли на хутор и не спеша, с чувством, с толком разъяснили бывшим батракам, а среди них и Яношу Данко, по какому пути нужно идти. Но пока суд да дело, пока люди поймут все сами и решат, как им поступить, пусть Данко и другие безлошадные смело идут в село Сердахей, где уже создана машинно-тракторная станция, и попросят, чтобы им прислали трактор. Нет больше нужды обивать пороги, ожидая милости от Андраша Тёрёка или Имре Секереша, — придет трактор, вспашет, посеет, и «новому хозяину» вздохнется легче: зерно в земле — гора с плеч.

И вот однажды, в конце октября, на поле, что у трех осин, на хуторе Данко появилась тарахтящая машина, тащившая за собой три блестящих плуга. Куры, утки, гуси, которые выросли здесь, в поле, и никогда не слышали шума мотора, в испуге разбежались в разные стороны, свинья с поросятами тоже бросилась наутек — ведь на уединенном хуторке всякая скотина дичает и признает только