Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот как-то встал он погожим летним утром и разобрал крышу хутора, а потом и все остальное, что еще пригодно. Даже целые саманные кирпичи и те домой потащил. Сложил в глубине двора — на что-нибудь да сгодятся. «Свое ведь, так сохраннее будет: а развалятся под дождем саманы или перегложут древоточцы и без того уже прогнившие балки и стропила, — пусть! — что мое, то мое», — размышлял Шули Киш Варга и в то же лето весь разобранный хутор перетащил домой.
* * *
Пришла и прошла первая артельная осень. И тракторы в поле ревели, и пахари не жалея живота работали — потому что одни тракторы не справлялись с большим количеством внезапно нагрянувших новых работ. На лошадях и пахали, и сеяли, и бороновали. У Шули Киш Варги хлопот был полон рот, и трудодни его тоже множились.
Только вот никак не получилось уйти от лошадей, из возчиков и на какое-нибудь «тепленькое местечко» пристроиться. Как хорошо бы работать в амбаре и зерно, к примеру, выдавать. Там сейчас Боршош Чири.
«Ума не приложу, чего они в нем такого высмотрели, ведь он даже считать не может, — изводился Варга. — Ну да, он же коммунист! Они всегда пристраиваются, где получше. Один за коровами ходит, другой — кладовщик в амбаре, третий — свиней откармливает, четвертый — на рисе сидит, пятый — рыбовод, шестой — бригадир, седьмой — председатель, и черт знает, который там кто еще: солнышко, вишь, только им светит. Но погодите, будет еще и по-другому».
Что значит «по-другому», он, конечно, ясно не представлял. Размышления его далеко не заходили. Иногда, если какие-то сведения просачивались из-за кулацких дверей — что, например, «Голос Америки» говорит, — то в этом «по-другому» он усматривал поворот событий к войне, которая грянет внезапно. Вот интересно, проснемся мы однажды — и никакой мобилизации, никакого призыва, в солдаты идти не надо; замечутся люди туда-сюда на телегах, забегают от бомб, попрячутся, зароются в грязь и в воду; а кругом стреляют, бомбы рвутся, пули свистят… бррр, нехорошо! — плохо, что всему конец придет: здрасьте, мол, другая жизнь на смену пришла.
Но потом от этого дрожь начинала пробирать — в самом деле, что же дальше-то? Спас бы его тогда Шаргачизмаш Сабо. Может, хоть что-то божеское в нем сохранилось, ведь взял же он его в денщики летом сорок четвертого.
Все это, однако, было всего лишь мимолетным видением, вой воображаемых самолетов быстро заглушался пыхтением кооперативных тракторов, и осенним, темным, хоть глаз выколи, утром слышалось уже только постукивание силосорезок, работающих на откормочной базе день и ночь.
Так что вскоре им завладели другие, более реальные мечтания — он всегда был склонен к вещам реальным, особенно нравилось ему все, что было связано с понятиями «получать» и «сносить в дом»: устроиться бы на хорошее место, на лучшее, чем тут с лошадями, а то все прахом — ну и в конце-то концов не юнец же он: на телеге и холодно, и грязь непролазная на дороге. А ты все поезжай да поезжай! В деревню, в поле, на МТС, к амбару, на откормочную базу, к стойлам — конца не видно, и каждый день все сызнова.
Когда же в начале зимы привели большое стадо дойных коров — шестьдесят голов, и это к имевшимся пятидесяти, — у Яноша проснулась надежда: теперь к коровам люди понадобятся — вот бы и мне туда!
И начал он не откладывая предварительную обработку. Еще перед этим распинался он перед бригадиром Яношем Балогом, как он-де во всем толк знает да все умеет: и сейчас, если только чуял, что Балог где-то поблизости, а еще лучше, когда они с Габором Кишем совещались, всегда как-то повод находил, чтобы в громком разговоре с приятелями — иногда даже нарочито, надсадно громко, с целью быть обязательно услышанным — донести до их ушей, насколько он знает толк в коровах; когда в зимние месяцы батрачил у Шаргачизмаша Сабо, в каком порядке содержал его коров: каждое утро скребком и щеткой драил их так, что были они как откормленные сазанчики: и хвосты тоже всем мыл, часа не проходило, чтобы он шести коров не выдаивал, причем каждый раз из-под шести коров по шести ведер молока выносил: здорово обучился коровьему делу — посмотрели бы на его красную пеструшку, Шари, ну прямо рыба скобленая!.. И что вы думаете? — от нее, только что опроставшейся, по восемнадцати литров надаивал!
Если же кто-нибудь из его бригады между прочим замечал, что сейчас, мол, другой порядок: телят к корове не пускают, а с рук поят, то он и на это как сплеча отрубал, да громко, чтобы слышали и Габор Киш, и бригадир, стоявшие в другом конце стойла:
— Что-о-о? Знаю я, куманек, и это, и мы так же делали. Телята из клетей высовывали свои морды за питьем, что твои солдаты, когда за котелком кофе выстраиваются.
Габор Киш с бригадиром, слушая речи Шули Киш Варги, переглядывались и улыбались.
— Слышишь? Варга-то в коровники набивается, — посмеивался Янош Балог. — Может, попробуем?..
— Тебе, видать, избавиться от него захотелось, — отозвался Габор Киш. — Что, намаялся с ним?
— Да нет, не сказать чтоб уж очень намаялся, только знаешь, за ним глаз да глаз нужен. Если с полевой тропинки никто его не видит, то он, чтобы больше наработать, поднимает плуг на два отверстия выше. А грузит на десять — двадцать охапок кукурузных стеблей или на пару вязанок соломы всегда меньше. Ошельмовать ему, как елей на душу. Плутовство в крови. Он и тогда на козе объезжает, если ему и пользы в том никакой.
Вышло, стало быть, что Янош Киш Варга надеялся напрасно, не поставили его к коровам. Главным в новый коровник назначили Яноша Данко, еще и свиноматок ему отвели, а работать туда направили женщин да девчат.
— Надо же, нашли! — нашептывал Шули Киш Варга тем, кого знал еще с прежних времен. — Ну где это видано — женщины-коровницы, девки-свинарки!
— А что ж в этом такого? — взъелся тут на него Михай Сёке. — Кто кормит твою корову, когда тебя дома нету? Не жена разве? А свинье твоей кто задает корму? Жена ведь, а? Ну не едино ли?
— Все ж другое это дело, когда мужик распоряжается, что да к чему. У бабы в руках свинья сроду не раздастся. Или не углядишь — скопытится иль брюхо как у борзой подведет, — пытался спорить Шули Киш Варга.
— И в
