Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока же, само собой, надо и здесь хорошенько трудиться. А работать надо было и в самом деле до седьмого пота. Все лошади в кооперативе из разных упряжей, не привыкшие друг к другу, ведь большинство новых членов если и приводили лошадей, то только по одной. Теперь их надо было ставить в пару, приучать ходить согласно.
Сотня лошадей, разумеется, принесла с собой и характеры сотни своих владельцев, их манеру бить, бранить или голубить. Это проявлялось в норове и повадках животных. К тому же у сотни лошадей и сотня своих собственных характеров, капризов, понятий, так что навести здесь порядок — это тебе не в бирюльки играть. Забот с ними почти как с людьми. Щиплют, грызут, лягают, кусают друг друга лошади, которым не по нраву новая пара. Если они в одной упряжке оказываются — тут прямой вред работе. Одна, скажем, ленивая, другая шалая, того и гляди, вырвется. Третья с придурью — то понесет, а то шагу не ступит, а ежели с грузом, то хомут сдергивает, постромки рвет.
Да и с плугом не лучше — одна тянет, выгнув шею, идет по борозде ровно, а другая трусит себе рядышком и ухом не ведет. Первая, конечно, в поту, в мыле, на холодном октябрьском воздухе пар от нее валит, а на другой, на хитрюге, постромки болтаются, оглобли у задних ног погромыхивают, а шерсть так и лоснится. Вот такая же упряжь и у Шули Киш Варги. Бригадир Янош Балог видит это, подходит и спрашивает:
— Что это у тебя с лошадьми, Янош? Буланая запаленная, что ли? Они обычно сразу взмыливаются.
— Что? А то, уважаемый товарищ (обращение «товарищ», подумал он, этому Балогу будет приятно), что не подходят к друг другу эти лошади. Буланая лошадь шалая, хотя и с запалом, а другая — ровно буйвол. И стара и ленива.
— Менять их уже пробовал? Поставить, скажем, на борозду гнедую?
— По-разному пробовал, товарищ Балог. То вообще не идут, и тогда нормы не вытянешь, то, ежели к примеру, бью эту старую дохлятину, опять буланая спешить начинает, и опять же она тянет плуг, потому что боится не только кнута, но даже взмаха.
— А постромки этой ленивой не подтягивал?
— Э, да что там! Посмотрите-ка, я уже три петли затянул, один черт… Разменять их надо, товарищ, вот что, нашлась бы пара и этой буланой. Думаю, та, что со звездочкой, у Михая Сёке хорошо бы пошла… — пытался Шули Киш Варга подладиться к бригадиру.
— Конечно, надо разменять, подобрать лошадей, попробовать их и с телегой и с плугом, только недосуг сейчас… сеять надо, зима на носу…
Так вот и подлаживался Янош Варга к этим коммунистам, где добрым словом, где пониманием — обычная лесть здесь уже не годится, она как об стенку горох (Шули Киш Варга своим удивительным нюхом уже и это почувствовал), уж больно ему хотелось устроиться у них получше, с особым к себе отношением. Он, Варга, знает толк в лошадях, в упряжи, в пахоте, в загрузке телег — так пусть и бригадир про это знает, а он — хороший друг и кум председателю, Габору Кишу, глядишь, и ему расскажет.
Нелегко, конечно, было Шули Киш Варге вновь к лошадям становиться. В последние годы он уж привык, что на извозе его взрослые сыновья работают — и за лошадьми ходят, и телегу смазывают; и грузят, и возят, а сам он как хозяин туда-сюда разгуливает, хлопочет, важничает, потирает вспотевшую голову, будто по горло увяз в делах и заботах. С тех пор как обзавелся Варга хорошей упряжью, он, случалось, нанимал себе в помощь и поденщиков, которые работали у него на пахоте и на извозе. А когда хозяйство развалилось — кто куда разбежались и старшие сыновья. Самый старший уже на своих хлебах, другой работает в кооперативе и хоть рядом, но независим, трудится в растениеводческой бригаде; один сын — в армии, еще один — на завод ушел, две дочери замуж повыходили, и остался Варга со своею старухой почти в одиночестве.
Доброхотство было, конечно, только внешним обличьем Шули Киш Варги. В душе у него еще сильно зудели увядающие надежды собственника. Когда запахивали поблизости разобранного в прошлом году хутора Сильваш его бывший надел, он, вздыхая, причитал про себя:
— Была эта земля моей, хуторок мой там был, а из этих кусков известняка стена была сложена, те кирпичи от дымовой трубы, корни, которые сейчас выворачивает плуг, остались в земле от моих вырубленных молодых акаций, а куски черепицы и эта покореженная миска — из нашей кухни… сначала она была дочкина, потом прохудилась, а уж под конец из нее собака ела. А здесь была куча навоза, до сих пор земля жирная, кирпично-красная.
Хутор, конечно, можно бы и не ломать, мог бы он жить в нем и сейчас, но тогда пришлось бы надел огораживать, потому как с этой компанией Габора Киша шутки плохи. Беды бы не обобрался, если б его скотина потоптала кооперативные посевы.
А ограда стоила бы кучу денег, и кто знает, не вышло ли бы вскоре так, что, мол, опять «или — или»? Или на хуторе жить, или в красивом деревенском доме, ведь и то сказать, зачем человеку два жилья? А свой деревенский дом он ни за что бы не отдал — всю жизнь ведь провел в убогой лачужке и вот наконец дожил, что чужаки, приезжающие в Уйтелеп, то и дело спрашивают: «Какой дом красивый, чей он?» — «Шули Киш Варги», — отвечают им, и невдомек людям, что за всю жизнь не было у него большего счастья. Даже когда у Сабо Шаргачизмаша денщиком служил, и потому можно было под пули не идти.
Чем еще гордиться ничтожному маленькому человеку? Да, человек он не большой, но зато какой дом у него! Никого не оставляет равнодушным.
Хорошо бы, правда, иметь и дом и хутор — для взрослых детей, но в таком случае давно надо было переписать на них либо дом, либо хутор. Сейчас уж и этого нельзя. Впрочем, и так не годится. На кого записывать-то? На всех нельзя, одному дашь, другие съедят его. А потом еще и перессорятся при всем честном народе…
