Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А остальные, обыкновенные смертные, стоят у скирд, укладывают солому, возятся с половой. Им это приходится делать по очереди, потому что слушать, как гудит молотилка, даже смотреть на нее — немалое удовольствие, но долго торчать в этой пыли, в шуме и жарище — не такое уж завидное развлечение.
А дело между тем подвигается вперед, потому что так оно и должно быть. Те, что сегодня скирдуют или подают снопы, завтра пойдут на укладку соломы, к транспортеру. На полове трудятся девушки, заменившие отцов и братьев. Работают они в туче пыли, но так уж принято считать, что молодым девчонкам со здоровыми легкими и свежей кровью все на пользу. У них тонкие, но сильные руки, мускулистые розово-смуглые ноги, а крепкие мышцы и упругая грудь — надежная броня для сердца и легких.
* * *
Страда — проверка для человека, здесь выясняется все, на что он способен. На косовице — работе, одинаковой для всех, — быстро увидишь отстающих: покинуть ряд нельзя ни на секунду. А вот когда идет обмолот, люди рассыпаются кто в поле, кто у подвод, кто у скирд, кто на лестницах, одному за всеми не уследить; теперь коллективом командует молотилка. И служить ей надо исправно: она то захлебывается от снопов, то гудит на холостом ходу, то в ней заест шестерни или остановится грохот — и зерно уходит в солому, то соскальзывает ремень с маховика, не доглядит один — и по его вине остановится вся работа.
Теперь каждому ясно, что мало хорошо утрамбовать, огладить и подбить стога, мало и расположить их таким образом, чтобы между ними могла стать молотилка, прошел барабан, опускался лоток и, что еще важнее, чтобы девушки, сгребающие солому, уместились с другой стороны машины, следует учитывать еще и направление ветра. Хозяев раньше это мало тревожило, богачам до зрения рабочих дела нет, они беспокоились только о том, хорошо ли уложены их скирды и солома. А поденщики на молотьбе, которым пыль и труха летели в глаза, только и могли, что крыть хозяина за то, что нет, мол, у него ни соображения, ни сочувствия к людям; не хватает ума догадаться и ставить скирды так, чтобы ветер не дул в лицо рабочим.
Теперь во всех бедах винили Михая Шоша. Ветер обычно здесь дует с севера или с юга, окутывая пылью молотилку то с одной, то с другой стороны. Тот, кто работает в пыли, злится и ругает Шоша. Но если молотилку поставить боком к ветру или ветер дует с запада, то с вала сбивается приводной ремень. Напрасно машинист смазывает его канифолью: ремень дрожит под напором ветра, середина его вздувается, набегает вперед, а затем он слетает, извиваясь, как брошенная в огонь змея.
Мишка Сабо, оплошав на косовице, постеснялся стать к молотилке, и вместо него явился старший брат Яни, который исколесил уже полстраны, поработал на заводах, на железных дорогах и в шахтах, нигде не прижился, но зато хорошо усвоил все уловки лодырей и плутов.
Янко зачислили в бригаду Боршоша, но он не чувствовал себя ее членом и все время бездельничал. Когда приходит черед его шестерке, вооружившись вилами, стать у скирды, всякий раз на месте оказываются только пятеро, а Янко и след простыл. Он пьет прохладную воду из бочки или обливает себя, а потом торчит у трактора, но так как около машины нельзя курить, долго там не задерживается и, свернув козью ножку, направляется шагов за сто к меже, садится под старую акацию, прислоняется спиной к ее стволу и, спокойно глядя на гудящую, изрыгающую облака пыли машину, покуривает. Докурив, он затаптывает окурок в землю и не спеша возвращается на свое место, лениво волоча за собой вилы. Торопиться некуда, ведь потраченное таким образом время для Янко — чистая прибыль.
А то, бывает, заберется в холодок, под скирду соломы и точит лясы с девушками, если они не заняты на уборке половы. Когда у пшеницы крепкие стебли либо при обмолоте ржи и овса, когда мало половы, девушки работают посменно, одна пара всегда отдыхает. Янко незаметно подкрадывается к ним, лезет обниматься или длинной соломинкой щекочет им ступни, а то потихоньку распускает у передников тесемки или связывает их вместе, и, когда девчата, спохватившись, что под молотилкой накопилось много половы и их зовут, вскакивают, передники с них сваливаются или совсем рвутся. Иногда он выкрадывает у них носовые платки или зеркальца, в которые они то и дело разглядывают свои перепачканные рожицы.
Но Чири Боршош не тот человек, чтобы долго терпеть такое безобразие. Пока он не хочет скандалить, и без того его считают бешеным. Так прошло несколько дней; однажды после обеда подавальщики добрались до нижней части большой скирды, им приходилось подбрасывать снопы почти от самой земли на высокий барабан, и у них, как говорится, даже пятки были в поту, а рубашки почернели, как будто их окунули в лужу; стоял удушливый зной, с юго-запада надвигались тяжелые черные тучи и доносились отдаленные раскаты грома, воздух был наэлектризован, а нервы у людей напряжены до предела; все спешили, выбиваясь из последних сил, боясь, как бы не промочило стог донизу, одному лишь Янко Сабо, как всегда, на все было наплевать. Тут Боршош не вытерпел:
— Эй, братец Янош, может быть, ты и побывал во множестве мест и, наверно, лучше меня знаешь, как вилять задом в танцах, но трудиться ты не любишь, это точно. Где же это слыхано, чтобы один из шестерых постоянно ходил курить? И
