Избранное - Петер Вереш

— Эй, Эржи, у тебя из-под пятницы суббота видна! — игриво восклицает Имре.

А Эржи ему в ответ:

— Разве от тебя дождешься умного слова? Ты, Имре Варга, глупый птенец.

— Так чего же ты ругаешься? Иль не слышишь, как я сладко пою? — острит Имре.

Габор Киш иногда перекликается с Чири Боршошем:

— Иди сюда, старина, у нас хороший табачок, сладкий, как сахар!

По вечерам все три бригады сходились вместе. Поужинав жаренным на костре салом, молодежь затягивала песни и пускалась в пляс на площадке за жнивьем. Старики заводили долгую беседу, рассевшись не по бригадам, а кто где хотел, группками; толковали о политике, критиковали руководителей кооператива и деревенские власти или подсчитывали, какой снимут урожай и что надо им, кооператорам, сделать в будущем году, чтобы его улучшить.

За минувшее время все уже успели убедиться в беспомощности Михая Шоша и в плутовстве Банди Чапо. Этот Чапо вертит стариком Шошем как хочет. Когда начинают новый участок и его бригаде достается хорошая, ровная земля и прямые, легкие для косы хлеба, Банди помалкивает, но, если ему попадается полегшая либо заросшая сорняком пшеница, он протестует и предлагает тянуть жребий, кому какое счастье выпадет, потому что несправедливо, видите ли, что на его долю постоянно приходятся тяжелые участки. Все это, конечно, выдумки; тяжелые участки достаются и другим, но Чапо вечно ловчит. На легкой, редкой полосе он приказывает делать снопы потоньше, чтобы казалось, будто у него не меньше крестцов, чем у остальных; когда по утрам все три бригады сообща готовят перевясла для снопов, он всегда повернет дело так, будто его бригада успела больше других, а на деле вместо восемнадцати перевясел девицы клали в одни пучок только по четырнадцать — пятнадцать, и это обнаружилось, когда стали вязать снопы, — перевясел то и дело не хватало. Поэтому было решено, чтобы каждая бригада сама готовила для себя перевясла. Уж если обманывать, то самих себя.

Но больше всего люди злились на Чапо за то, что он все время норовил отвертеться от тяжелой работы. Если старик Шош собирался поехать в поле посмотреть, какой участок на очереди, чтобы наметить, куда и в какой очередности утром вывести бригады, Чапо настаивал, чтобы решать не в одиночку, а сообща, с Габором Кишем вместе: того, мол, требует демократия. Поступал же он так, желая хоть на некоторое время увильнуть от работы. Всякий раз, когда жара была особо сильна либо ему попадалась полегшая или сырая пшеница, Чапо предлагал ехать осматривать поля, считать крестцы, обмерять участки, проверять кукурузу, люцерну и скот и вообще посмотреть хозяйство. Да и собственная бригада Чапо тоже была на него в обиде — как только попадется тяжелый участок, бригадир под любым предлогом куда-нибудь улизнет. Не опасайся Банди Габора Киша, он бы все время бездельничал и прохлаждался в тени деревьев или заглядывал в корчму по примеру прежних, артельных старшин и возчиков, которые всякими правдами и неправдами отлынивали от дела и улепетывали на хутор или в деревню попивать пиво в корчме, в то время как рабочие артелей томились от нестерпимого зноя в поле, где даже холодной воды не всегда было вдосталь. Если же эта лиса Чапо не мог придумать никакой уловки, он откладывал косу и начинал жаловаться на колики в животе. Мало того, он даже вертихвостку Шари, свою дочь, которая всю ночь до зари гуляет с парнями, а утром на заготовке перевясел стоя спит да еще грубит, если ей желают приятных сновидений, берет под свою защиту. Стоит бригадиру куда-нибудь отлучиться, как Шари, вместо того чтобы самой вязать снопы или подменить кого-нибудь из уставших вязальщиц, садится на краю полосы отдыхать. За перевяслами она никогда не побежит. Другие чуть не падают от усталости, таская на себе снопы, а она знай разгуливает по полю, как барыня, поигрывая серпом.

Так во время вечернего отдыха косцы, покуривая трубки, судили и рядили о делах своих бригад.

3

Когда пришла пора возить хлеб с поля, опять держали большой совет. Как только связали последний сноп, убрали все до последнего колоска и сложили в копны, Михай Шош распорядился:

— Девушки-вязальщицы могут идти домой, а мужчины пусть соберутся на краю поля: надобно решать, как вывозить урожай. Ждать нельзя ни дня, ни часа — тягла мало, крестцов много, отдыхать не придется до тех пор, пока все зерно не засыплем в амбар и не раздадим людям.

Сошлись возле оврага, под старой акацией, и старый Шош доложил о том, что его беспокоило. Они сложили чуть ли не три тысячи, точнее, две тысячи девятьсот семьдесят шесть крестцов, а кооператив располагает только четырьмя повозками: двумя упряжками лошадей и двумя парами волов. Трактористы сейчас лущат стерню и поднимают пары, это тоже дело спешное, а другого тягла нет, просить же в верхах о помощи неудобно — о кооперативе пойдет плохая слава; придется, видимо, нанять возчиков, ибо, даже если не будет дождя, на четырех подводах такую прорву крестцов раньше чем за две недели с поля никак не вывезти.

Банди поддержал это предложение, тотчас смекнув, что и его подвода здесь пригодится. И сам заработает да кое-что и его лошадкам из общественного добра перепадет.

Но Чири Боршош именно поэтому и выступил против:

— Ни к чему нам возчики. Слишком много крадут, всегда у них полная торба, дома дают лошадям полову, а тут скармливают драгоценное зерно, уж я-то их знаю! — И он посмотрел на Чапо.

Янош Тот хотя и имел зуб против Чири — во время уборки они ведь поцапались, — но еще больше он завидовал Чапо, а потому стал на сторону Чири.

— Над нами не каплет, успеем, все равно у нас нет другого дела. Зачем тратить так много пшеницы на возчиков? По-моему, надо не скирдовать хлеб, а возить его прямо на молотилку, как это делалось прежде у помещиков…

Но в Михае Шоше проснулся опытный хозяин, ведь он на собственной шкуре испытал, что такое перевозка и обмолот.

— Только с твоим разумом, Янош, можно такое придумать! — с насмешкой одернул он Тота. — Молотилка принимает за день четыреста крестцов, а наши четыре телеги завезут, дай бог, двести. Да и для засыпки семян в амбар тоже нужно тягло… Если сделать по-твоему, нам с обмолотом до октября не управиться, а последнее зерно прорастет прямо на стерне. Об этом ты подумал, голова?

Янош вскипел. Горяч, да и за словом в карман он не лезет:

— А вашу голову мы все оценили во время уборки. Если бы не Габор Киш, мы