Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

публику в Аккерман, а в шестом часу вечера идет обратно. Из одесского порта торговые и пассажирские суда в различные часы дня и вечера направляются в Херсон, в Очаков, в Крым, на Кавказ, в Константинополь и в Румынию. Мелькают вблизи и вдали парусные яхты из одесского яхт-клуба. Но этого мало: все побережье от Одессы до маяка, находящегося за так называемым селением «Большой Фонтан», заселено рыбаками. Они выезжают в море с раннего утра ловить рыбу сетями. К ним присоединяются и любители ловить рыбу удочками. Как часто стоя в саду около дачи мы с братьями и сестрами соревновались, кто больше увидит раскиданных по морю суденышек, и нередко насчитывали их с полсотни, а то и больше. (Сами, конечно, тоже катались на плоскодонках, пользуясь веслами).

Всей этой прелести биаррицкий берег не имеет. Все это вместе взятое, да еще и с прибавлением того, что тогда я была молода, а в Биарриц попала, когда мне было под восемьдесят, позволяет мне храбро утверждать, что океан не затмил мне мою любовь к Черному морю. Ему преподношу я пальму первенства!

Постараюсь теперь описать Лиленьку, как мать такой большой семьи. Старшему, Ксанику, четырнадцать лет, младшему, Николаю, годика два. Все они бегают по большой столовой, вокруг стола и по длинному, широкому коридору, полутемному, идущему посреди дома от передней до черного выхода в сад. Столовая находится по одну его сторону, а по другую – такая же большая комната, как столовая, служит спальней родителям и пятерым детям. Два мальчика, старший четырнадцати лет и с ним восьмилетний Серафим, занимают небольшую комнату около столовой. Такая же комната, рядом со спальней, была отведена гостящей у них матери отца Александра, Екатерине Алексеевне Ребиндер, рожденной Татищевой. С ней был ее семилетний внук Миша, сын сестры отца Александра, Марии Александровны Катуар. В этом же этаже была кухня, она же и ванная комната, а рядом отдельный клозет. Подо всей квартирой находится сухой, светлый полуподвальный этаж. Там помещалась прислуживающая им женщина, а также псаломщик и церковный служитель. Была еще одна комната.

С моим приездом старшего (Ксаника) переселяют вниз. Серафима берут в спальню, на место одной из девочек, четырехлетней Люси (Ольги), а ее устраивают со мной в комнате мальчиков. Отец Александр пользовался всем этим помещением бесплатно. Во Франции существует закон, щедро поддерживающий семьи с большим количеством детей. На каждого ребенка правительство дает вспомоществование, причем на второго больше, чем на первого, на третьего больше, чем на второго, и только с пятого, если не ошибаюсь, размер премии перестает увеличиваться. Эта государственная помощь легла в основу Лиленькиного бюджета. Но приходилось и подрабатывать. О. Александр давал уроки русского и немецкого языков, Лиленька – математики. Кроме того, Лиленька занималась штопажем. Это искусство требует близорукого зрения и большого терпения. Состоит оно в том, что поврежденная часть ткани с помощью ниток этого материала, взятых где-нибудь в стороне, заменяется новой. Эту замену можно увидать только с изнанки. Над этой кропотливой работой Лиленька просиживает много часов.

Часто муж ее подсаживается к ней и читает ей что-нибудь вслух. Его личный рабочий кабинет находится наверху, при церкви. Сидит Лиленька с работой в столовой или в спальне. Дети возятся кругом нее. Они привыкли забавляться самостоятельно и ни с чем к ней не пристают. Она даже не боится оставить работу, выходя из комнаты: им известно, что трогать мамину работу нельзя, и она вполне может им доверять. Наблюдая за жизнью дома, я не слышу ни упреков детям, ни окриков, ни угроз. Между собой они не ссорятся и не дерутся.

Я сначала подумала, что, видимо, они у нее родились такими миролюбивыми. Но однажды в нескольких шагах от нас, взрослых, послышался визг и плач двух младших. Оказалось, что они не только подрались, но один из них вцепился зубами в ручку другого. Это были два мальчика. Одному было четыре года, другому два. Обыкновенно матери считают своим долгом сначала гневно накинуться на обидчика и тогда только принимаются утешать обиженного. Лиленька поступила наоборот: она взяла на руки пострадавшего, целовала его ручку, всячески ласкала его и даже не взглянула на согрешившего; а тот молча смотрел на мать и на братишку. Прошло несколько минут. Плачущий замолк. Тогда мать ласково взглянула на «агрессора» и сказала: «Теперь и ты приди его поцеловать». Тот сейчас же исполнил это и, мало того, побежал к тому месту, где лежала вызвавшая драку игрушка, и принес ее брату. Тогда и обидчик получил горячий поцелуй матери.

А сколько я видела воспитательниц (матерей, теток, бабушек, гувернанток), которые считают священной обязанностью укорить пойманного с поличным, выгнать его из комнаты, нашлепать или побить справедливости ради, не думая о том, что этим они не мирят, а лишь усиливают появившуюся вражду. В христианских семьях надо бороться с языческой мстительностью; если взрослый наказывает обидчика, то обиженный только сильнее чувствует появившуюся в нем злобу. Не только дети, но и взрослые склонны воспринимать чувства окружающих. Если вы входите в комнату, где все смеются, то на вашем лице появится улыбка, хотя вы и не знаете, чем вызван этот смех. Если вы подойдете к плачущим, то вас охватит грусть раньше, чем вы узнаете причину этих слез.

В рассказанном мною случае рассердившийся и укусивший брата заразился материнским состраданием к объекту его злобы и сам пожалел его.

Мои родители не наказывали нас, своих девятерых детей, а только изолировали бунтующего. Их дочь Ольга Куломзина тоже не наказывала своих. Ее дочь Лиленька и сейчас продолжает эту традицию.

Ее мягкий, добрый, сердечный муж, отец Александр, только поддерживает ее в этом методе воспитания. Они воспитывают добрым словом, а не угрозами. Побывавший у них в гостях Сережа Чертков, муж Эльветиной дочери Анны, при мне обмолвился такой фразой: «У них там детей никто не воспитывает!» – «А какие же вышли у них дети?» – спросила я. «Вот то-то и удивительно, что они вышли очень хорошими». Ни Лиля, ни Алек никогда не бранят детей при посторонних.

Много есть людей с болезненным самолюбием, одна из причин этого в том, что в детстве их детское самолюбие бывало попираемо взрослыми. Упомяну еще один пример Лилиного воспитания. В другой мой приезд к ним Миша Катуар гостил у них со своей матерью. Был он мальчик с большой инициативой, всегда что-нибудь выдумает непозволенное. Раз его с его сверстником Серафимом отпустили в город одних. Они что-то там натворили. Мишина мать объявила, что ни его, ни Серафима она без себя никуда отпускать не будет. Серафим привык смотреть на себя как на взрослого мальчика, его всюду пускали ходить одного. Но он кротко подчинился тетке. Скоро пребывание Миши и его матери кончилось. И вот я вижу: тому же Серафиму Лиленька поручила везти на пляж колясочку с очередным младенцем. Лиля знала, что, несмотря на соблазны купания и игр с находящимися на пляже сверстниками, он будет свято исполнять возложенную на него роль нянюшки. Ее дети были всегда на высоте оказанного им доверия.

Когда я приехала к ним, четверо старших уже были школьниками. Но классной комнаты у них не было. Стояли их учебные столики – у кого в общей спальне, у кого в столовой. И эти дети садились не развлекаясь готовить уроки, не обращая внимания на разговоры взрослых и на игры младших. Если что им не удавалось, они сами шли за помощью к родителям. Чувство собственного достоинства и внутренняя дисциплинированность были полные. Когда я, четыре года спустя, уезжала из Франции, у них уже было не семь, а десять человек детей.

52. Мой последний год во Франции

Зимой с 1950 на 1951 г. я снова побывала в Биаррице. Весной Люся, теперь уже школьница, схватила нечто вроде скарлатины. Ее поручили мне, и мы обе были отделены в комнату рядом со столовой. Скарлатина у нее была легкая; никто от нее не заразился. Но нельзя не упомянуть, с какой философской кротостью она переносила возложенный на нее режим: одиночество, во-первых, полное отсутствие соли в пище, во-вторых (это последнее – во избежание вредных последствий