Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

Фото 77. Василий Федорович Мейендорф (Валя) с женой Софьей Богдановной Мейендорф. Эстония, 1927

Я стремилась в Польшу потому, что там жила семья моего брата Василия. Их адрес был мне известен: я, еще будучи в Одессе, была с ними в переписке. Ехала я не самостоятельно: меня с лазаретом довезли сначала до Лихманштадта (так назывался в это время польский город Лодзь), а оттуда повезли в Калиш, где я снова попала на солому, на этот раз вполне чистую. Калиш был наш конечный пункт. Я списалась со своей невесткой Соней и уже самостоятельно поехала к ней. Она жила со своей дочерью Маюкой и ее тремя детьми в конфискованном польском имении, которое немцы дали Маюкиному мужу, Осецкому, во временное управление. Сейчас его уже там не было: он был мобилизован в армию, а имением ведал управляющий, отчитывавшийся перед немецким командованием.

Соня устроила меня в той хатке, которую они с Валей наняли, чтобы проводить там время его наездов из Вены, где он служил. В остальное время она жила у дочери. Это было летом. У них был свой огородик. Кроме того, они пользовались правом подбирать падающие с фруктовых деревьев плоды (так называемую падалицу), а также собирать почти дико растущую малину (эти продукты не шли в продажу). Этим я занималась по утрам, пока Соня готовила обед. Маюка где-то служила. Это пребывание на лоне природы, в кругу своих близких, оставило во мне очень приятное воспоминание. Однако политические события заставили немцев подумывать о своем отходе на запад. Как всегда, все у них было обдумано заранее: экипажи и лошади были предназначены для тех или иных личностей, населявших эту усадьбу. Мне же, как явившейся после установления плана отступления, места нигде не было. Тогда я решила явиться в находящийся в шести верстах от них старческий дом; меня приняли, как старую, незамужнюю, одинокую женщину. Там я прожила около месяца. Соня, а раза два и посетивший их Валя, заезжали за мной и привозили к себе.

В один прекрасный день страничка моей жизни снова повернулась. Из письма Вали я узнала, что Эльвета и ее семья бежали из Югославии и находятся в Вене. Я написала Эльвете письмо. В ответ получила не только ее и Мишино (Михаил Михайлович Родзянко (1884—1956), муж Эльветы) приглашение переехать к ним, но и приглашение младшей ее дочери Алинки, которую я никогда не видела, и которая и меня не знала.

Фото 78. Елизавета Федоровна (Эльвета) и Михаил Михаилович Родзянко с детьми (Сербия). Гимназист, стоящий за отцом, будущий епископ Василий Родзянко

Я была до глубины души тронута таким ее родственным ко мне отношением. С сестрой Эльветой я рассталась в 1916 году, а теперь шел 1944-й год: мы не виделись с ней двадцать восемь лет.

Я пошла в канцелярию приюта стариков и объявила, что отыскалась в Вене моя родная сестра и я хочу ехать к ней. Они, конечно, ничего не имели против того, чтобы избавиться от лишнего рта, но все же, зная все трудности пути, одна из служащих с беспокойством спросила: «Но как же вы поедете в Вену? Одна?» – «Как одна? – ответила я ей, – мне говорили, что поезда битком набиты народом».

Поезд на Вену проходил мимо нашей станции Кутно утром и вечером приходил в Вену. Я понимала, что, если удастся войти в поезд, то выходить и входить в него во время пути не придется. Поэтому я все свои вещи сдала в багаж, а с собой, перекинув через плечо небольшой мешочек, взяла лишь провизию, крутые яйца, апельсины, тартинки и бутылку с питьем.

По своему уже раз примененному способу я встала около пожилого человека, в котором чувствовала решимость войти в вагон во что бы то ни стало. Оказалось, что он уже третий день стремится к заболевшему в Вене сыну. При подходе поезда я первая схватилась за поручни; он за мной. Площадка была полна народом. Но я видела, что стоявший там передо мной довольно молодой человек не хотел впустить ни одного лишнего человека. Тогда я сказала тому, кто пытался войти вслед за мной: «Пихайте меня со всех сил, не бойтесь меня раздавить». Молодой человек не выдержал нашего двойного натиска, и мы оказались на площадке.

Простояв там часа полтора, мне удалось продвинуться в коридор вагона. Там оказался откидной стулик, которым я и воспользовалась. Я была старая, украшенная сединами женщина, и никто не оспаривал моего места. Окружающие меня мужчины так и простояли на своих ногах до вечера. Я спокойно позавтракала взятой с собой провизией. Вагон состоял из закрытых купе. Там люди, попавшие в поезд с начальной станции, могли сидеть. И вот, среди пути, меня пригласили войти в одно купе. Я убедилась, что беспомощной старухе легче проделать такое путешествие, чем здоровенному мужчине.

Подъезжаем к Вене. Вену уже бомбят. Тот вокзал, к которому должен был подойти поезд, был разбит бомбами, и поезд подходит к другому венскому вокзалу. Там меня, конечно, никто не встречает. Багажную квитанцию я не предъявляю. Выхожу с вокзала на площадь. Трамваи не ходят. Иду пешком, спрашивая встречных ближайший путь к Рембрандт Штрассе. И вот, когда я была уже близ нее, встречный мне говорит: нечего туда идти, вся улица разбита бомбами. Я иду дальше, но не знаю, найду ли я своих живыми или наткнусь на их трупы. Эти последние мои шаги не изгладятся из моей памяти. К счастью, сведения встречного оказались преувеличенными. Большинство домов этой короткой улицы действительно были разрушены, но дом моих уцелел.

Я нашла в квартире сначала Мишу, а потом и Эльвету. С Мишей я рассталась, когда он был толстяком. Теперь передо мной стоял высокий, худой человек с очень красивыми и приятными чертами лица. Я не узнала его, а скорее догадалась, что это он. Сестра Эльвета, которая была в прежнее время ниже меня, теперь оказалась выше. Ее я сейчас же узнала. Это не она выросла, а я, состарившись, стала гораздо ниже. Радость моей встречи с Эльветой описывать не буду. Ее дочка Алинка и мой брат Валя тщетно искали меня в это время на разрушенном вокзале и, конечно, очень обрадовались, найдя меня уже дома.

Будучи еще в Одессе и разговаривая с теми, кто собирался оставаться там и которые уговаривали и меня сделать то же, я говорила: «Я не боюсь, что большевики повесят меня на первом телеграфном столбе, но они смогут снова выселить меня из Одессы и лишить общения с вами, моими друзьями. Если же я уеду в Европу, там я повидаю перед смертью всех моих многочисленных родных». На это практичная и умная моя Елена заметила:

«И что это вы говорите? Ваши родственники раскиданы по всем странам. Так вы и будете кататься от одних к другим?» Казалось, ее замечание было правильным, а между тем моя новая страничка жизни именно и состояла в том, что я повидала почти всех моих близких.

Начала с брата Вали и его семьи. От него попала в Вену к сестре Эльвете. В Вене жили в это время моя незамужняя двоюродная сестра Сандра, ее брат Люлик со своей семьей, их сестра Тася Муханова (с сыном), их брат Ника с женой и дочерью. К Эльвете вскоре приехала ее дочь Анна Черткова со своими детьми. Живя у Эльветы, я письменно связалась с племянником Котиком Сомовым. Он и его больная жена звали меня к себе в Штутгарт. Я поехала к нему; его жену Ирину уже не застала в живых. Когда-то давно в Кисловодске я видела ее шестилетней девочкой.

Фото 79. Ирина Дмитриевна Сомова (урожд. Лёвшина) с сыном Николушкой. Конец 1930-х

Приехала я к Котику за несколько времени до падения Гитлера. Котик, увы, служил переводчиком у немцев. Застала я его в тяжелом горе после смерти жены. Познакомилась и с его