Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

Из канцелярии Эс-Эс я ждала извещения о времени эвакуации. В одно прекрасное утро я вижу, что жившая через улицу немка спешно выезжает со всем своим скарбом. Я бросилась в канцелярию, где я была записана. Там никого уже не было, она была закрыта. Я с места бегу в немецкий Вермахт – Главное Военное Управление, рассказываю о случившемся и спрашиваю, что мне делать. В результате на следующий день, в шесть часов утра, мне дали знать, чтобы к девяти часам утра я была с моими вещами в помещении такой-то немецкой школы. Когда я туда явилась, уехавшая вся канцелярия была там: их, оказывается, вернули с дороги.

Нетрудно мне было быстро уложиться; я брала только необходимые мне вещи; оставляя родину и близких, я не чувствовала никакой потребности брать какие-либо «вещицы на память»; грустно мне было расставаться со своими близкими. Расставаться надолго? Быть может, навсегда? Увы, последнее оказалось действительностью.

Школа, куда я пришла, оказалась переполненной. В ней мы, беженцы, просидели на своих мешках еще целые сутки. Условия были ужасные: достаточно сказать, что канализация испортилась, и я рада была, что у меня с собой были калоши.

Первый отрезок пути мы сделали в полузакрытой грузовой машине, набитой народом и вещами до отказа. Немцы советовали беженцам брать с собой как можно больше съедобных продуктов и таких вещей, которые могли быть в дороге обменены на продукты. Меня, из уважения к годам, ввели в машину первой, и я оказалась в самой глубине под крышей. Ехали мы без остановки, не вылезая целый день. В пути от неподвижности и недостатка воздуха у меня стало темнеть в глазах. Я просила пропустить меня к задней, открытой части машины. Как мне ни было совестно, но мне пришлось двигаться туда, наступая на ноги и чуть ли не на колени моих бедных спутников. Посторониться никто не мог. Доехали до Аккермана к вечеру. Через Днестр перевезли нас на пароме. В первую же ночь нашего туда приезда Аккерман подвергся бомбежке летевших нам вслед советских аэропланов.

В Аккермане мы застряли на довольно долгое время. Весь железнодорожный состав увозил воинские части, а также и румын. Я лично находилась в числе 200 семейств (большая часть из них были одесские колонисты). Помещены мы были вповалку в зале какого-то кино. Там были и стулья, всякий устраивался, как мог. Боясь духоты, я выбрала место близ выходной двери и была наказана: в продолжение двух недель, которые мы провели в этом помещении, человек сто из этих семей пользовались каждую ночь этой дверью, а так как у меня очень чуткий сон, то хлопанье двери сильно мешало мне спать.

Налеты на Аккерман становились все чаще и чаще, а отправка в тыл дальше все еще не налаживалась. Вопрос с питанием (надо отдать немцам справедливость) был налажен вполне хорошо. Все чувствовали, что надо двигаться дальше. На все запросы командование добросовестно отвечало:

«Sein Sie ruhig» (Будьте покойны). Но публика волновалась. Я и мои соседи, интеллигентные горожане немецкого происхождения, стали замечать, что дюжие молодые колонисты, взвалив на плечи весь свой скарб, исчезали со всей семьей куда-то и не возвращались. Оказалось, что можно было отъезжать в глубокий немецкий тыл, пользуясь военными машинами, подвозящими оружие к фронту и возвращавшимися обратно порожняком. Я была среди старух и женщин, был с нами только один мужчина. Ему удалось достать повозку под вещи, и мы двинулись пешком к большому военному тракту. Там сели мы в машины и двинулись в глубь страны.

Фото 76. Мария Федоровна Мейендорф во время скитаний после отъезда из СССР и до прибытия во Францию

Это было весной. Как раз на Пасху (нового стиля) мы остановились в болгарской деревне и отдыхали там несколько дней. Гостеприимные болгарки угощали нас крашеными яйцами, сладкими булками и пр. Погода была хорошая. Мы успели и помыться и переодеться и затем снова двинулись в дальнейший путь. Иногда взявшие нас машины высаживали нас, потому что ехали дальше не по нашему пути, и мы опять сидели у дороги в ожидании попутных. Каждая машина забирала только несколько человек. Меня приняли в свою компанию три женщины: одна из них – вдова моего одесского знакомого, другая – ее сестра, третья – взрослая дочь этой сестры. Как назло, проезжавшая серия машин забирала только по три человека. Я советовала моим спутницам покинуть меня и ехать дальше, убеждая, что меня одну всякий повезет, но молодая моя спутница энергично запротестовала, ушла от нас куда-то в сторону и вернулась с машиной, которая забрала нас всех четырех. Это было больше чем мило с ее стороны и оставило во мне чувство благодарности до сего дня.

Я проделала с ними весь путь до Галаца (порт в Румынии, на берегу Дуная). Пребывание в Галаце – одно из самых тяжелых воспоминаний этого длительного кочевья. Приготовленные для беженцев громадные бараки были расположены между портом на Дунае и станцией железной дороги. Когда Галац подвергся неприятельской бомбардировке, мы оказались в центре прицела. В первую же страшную ночь из четырех тысяч беженцев, собранных в этом месте, было убито сто человек, не считая раненых. Бомбы налетали по ночам. Днем можно было быть спокойными. Беженская организация сейчас же приняла меры для нашего спасения. Нас стали на ночь развозить по окрестным селам, а днем привозить обратно, чтобы обслуживать едой. При наступлении вечера машины забирали в первую очередь семьи, обремененные детьми. Мы, остальные, со страхом глядели на восток и на запад, кто появится раньше – несущие с собою смерть аэропланы или возвращающиеся за нами машины.

Ночевали мы редко во внутренности хат. Где было этим маленьким румынским деревушкам вместить четыре тысячи человек! К счастью, в этой местности крыши выступают далеко от стен дома; добрые хозяева выносили нам подушки, устраивали нас головами к стене, и только ноги наши были под открытым небом. Я обувалась на ночь в теплые высокие валенки. Раз я проснулась с валенками, полными воды: ночью прошел проливной дождь, которого я не заметила. Хорошо, что со мной не было ни Кати Иловайской, ни Еленочки: обеим им уже перевалило за восемьдесят.

Бараки для беженцев были приспособлены только для транзита, а не для жилья. Пол устлан соломой. Барак – человек на сто и больше. Мужчины и женщины, семьи с детьми – все в одном бараке. Уборных с водой и возможностью помыться нет. Раздеться, переменить белье негде. Можно так провести сутки, другие, но мы опять застряли. И опять потребовалась личная инициатива каждого, кто хотел двинуться дальше. К моим трем спутницам присоединилась еще немецкая семья одесских горожан: бабушка, мать, ее семилетняя девочка, какая-то сирота лет десяти, сестра бабушки и две сестры матери – всего семь человек. Воспользовавшись, как тогда приходилось, какими-то военными машинами, мы добрались до Венгрии. Там, в прелестном городке Диец, новая остановка. Этот раз условия жизни нашей были идеальны.

Нас поселили в одном из опустевших домиков несчастных выселенных евреев. В этом же городе основалась одна из военных частей эсэс. Все взрослые работоспособные женщины нашей компании поступили кто в кухарки, кто в уборщицы, а кто и в канцелярию при этой части. Дома оставались бабушка, две девочки и я. Только тут, после долгих усилий, удалось мне избавиться от насекомых, приобретенных на той мягкой, якобы чистой соломе, которая служила нам ложем в Галаце. Прожили мы в этом мирном городке чуть ли не целый месяц. Никаких бомб, никаких тревог, никаких сильных ощущений, и я чудесно отдохнула от всех бывших путевых переживаний и неудобств.

Настало, однако, время двинуться дальше. Эсэсовская часть уходила. Мои спутницы поехали на Вену, а я присоединилась к теплушке, перевозившей нескольких больных и раненых в Польшу.

Со спутницами своими я рассталась навсегда; мы потеряли друг друга в этом «великом рассеянии», которое называется русской эмиграцией.