Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

или «перемещенных лиц»), сначала около Фюссена, а потом, вместе со всем фюссенским лагерем, была переселена в лагерь Шлейсгейм, весьма близко от Мюнхена. В Мюнхене жила моя сестра Эльвета с семьей (мужем Мишей, сыном Олегом и дочерью Алинкой). Все насельники американских лагерей для «ди-пи» имели право по своему желанию уезжать и снова возвращаться на свое место. Я пользовалась этим, чтобы навещать своих в Мюнхене. Там же кроме Эльветы жила при русской школе моя двоюродная сестра Теся Лопухина с мужем, тремя дочерьми и двумя сыновьями. Квартирный вопрос в Мюнхене был очень острый. Лопухины помещались в своей большой палатке, раскинутой во дворе школы.

Теся работала в школе в качестве кухарки, ее муж Алеша в качестве швейцара. С наступлением осени начальство школы разрешило им перенести палатку на ту часть чердака, где была повреждена крыша. Редко кому пришлось видеть более оригинальное жилое помещение.

Фото 80. Тетя Маня в лагере для перемещенных лиц

Недалеко от Мюнхена жила у своей племянницы, Мэди Гебзаттель, моя троюродная сестра и друг, Таня Олсуфьева, та самая, которая была со мной в Шадринске, и я так рада была снова с ней свидеться.

Что очень характерно было для русского лагеря (заведующий лагерем был тоже русский), это гостеприимное правило, состоявшее в том, что не только насельники лагеря могли свободно уезжать из него, но могли так же свободно принимать у себя гостей и получать на них бесплатные обеды из лагерной кухни. Число случайно уехавших от обеда насельников лагеря и приехавших гостей уравновешивалось. Таким образом, я не только ездила к своим, но и они навещали меня. С большим удовольствием пользовалась этим Таня Олсуфьева: она жила у племянницы, католички, в старинном замке, в окрестностях которого не было православного храма. У нас же в лагере был отведен под церковь один из больших бараков, притом в этом лагере нашли приют очень много священников, выехавших из Холмской Руси. Служба в церкви была ежедневная. Таня Олсуфьева приезжала ко мне (На самом деле к нам: мы все трое жили тогда в одной половине комнаты. Комментарий Н. Н. Сомова) на целые недели и говела в этом походном храме.

Кормили нас в лагере не очень хорошо, чтобы не сказать плохо. Но я от этого не страдала: меня поддерживали родные, и даже из Канады я получала продуктовые посылки от Федора Куломзина. Как потом оказалось, виноваты в скудости пищи были не американцы, а воровская организация при кухне, которая была в конце концов раскрыта.

Вынужденная бездеятельность лагерников заставляла их разъезжаться во все стороны земного шара. Я получила письмо из Бразилии от обосновавшейся там сестры Катруси, которая звала меня к себе. Я сейчас же записалась в группу желающих ехать в Бразилию, исполнила все формальности, прошла уже всевозможные комиссии – последняя была о состоянии моего здоровья.

Фото 81. Екатерина Федоровна Мейендорф (Катруся) в Бразилии

Вдруг получаю известие о смерти сестры (я уже знала о ее болезни). Конечно, ехать в пустую теперь для меня Бразилию я отказалась. (Опять же ехать должны были мы все трое. Комментарий Н. Н. Сомова). Потерять сестру, о встрече с которой я мечтала эти последние месяцы, было очень тяжело. Но, сравнительно с другими потерями моих сестер и братьев, я пережила этот удар более легко. Объясняю это тем, что я теряла не настоящее (я не виделась с сестрой уже двадцать пять лет), а будущее; а при моем, тогда уже весьма преклонном, возрасте мне казалось, что это будущее будет весьма кратко. Впрочем, сравнительное спокойствие, с которым я приняла это известие, можно объяснить и тем, что на старости лет у человека все чувства притупляются.

Когда мои родственники, жившие во Франции узнали, что я отложила свою поездку в Бразилию, Никита Куломзин пригласил меня приехать к нему в Viroflay (около Парижа) на его полное иждивение. Я с благодарностью приняла это предложение. Во Франции жили в то время со своими семьями, около Парижа, две старшие дочери Эльветы – Анна Черткова и Маша Муравьева. У Никиты жил и его младший брат Ярослав, который написал мне, как он будет рад моему приезду. В Биаррице жила сестра Никиты, Лиленька Ребиндер.

50. Мое пребывание во Франции

Из Германии в Париж я ехала в поезде. Было хоть и тесно, но достаточно удобно. Все мы, то есть «ди-пи», ехавшие в Париж, были поручены некой молодой служащей, которая пеклась о нас в пути. На границе Франции она исполнила за нас все необходимые формальности (наш багаж еще в Германии был проверен при посадке в вагон). Я была самая старая пассажирка, но я не была, однако, самая беспомощная: рядом со мной была совсем бессильная старуха-мать, которую одна ее дочь пересылала в Париж к своей сестре. Когда мы рано утром подъехали в Париже к вокзалу, то узнали, что в городе забастовка и автобусов и метро. Меня однако встретил мой племянник Никита, заплатив, вероятно, втридорога шоферу такси (так назывались городские автомобили, исполнявшие в это время в городах роль извозчиков). (Трогательный анахронизм. Это единственное место в рукописи, где у восьмидесятилетней тети Мани возникла путаница в голове: она спутала своих читателей конца ХХ века со своими ровесниками из России, никогда прежде не слышавшими слова «такси». Читателям надо было бы, напротив, объяснить слово «извозчики». Комментарий Е. Муравьевой). Тут я увидела всю доброту и человеколюбие моего племянника; мою беспомощную соседку никто не встретил, и он сейчас же счел своим долгом протащить ее под руку по вокзалу, посадить со мной в автомобиль, сделав большой крюк по Парижу, сначала сдать ее на руки ее удивленной дочери, а потом уже везти меня дальше к себе, в предместье Парижа около Версаля, в городок Viroflay.

Фото 82. Во Франции у Куломзиных накануне их отъезда в США. В первом ряду крайняя справа – тетя Маня, слева с мальчиком на коленях – Мария Андреевна Сабурова. Стоят в третьем ряду – Никита и Федор Куломзины, в среднем ряду слева – жена Никиты, София Куломзина, урожд. Шидловская

Когда я в 1923 году рассталась с семьей Ольги, Никита был безусым мальчиком. Теперь он был отцом четырех детей и мужем милейшей Сони; она сразу произвела на меня впечатление тех редких людей, в которых не знаешь, чего больше: доброты или ума? После долгих лет пребывания в ее доме моя характеристика сейчас остается та же.

У Никиты жил в это время его младший брат Ярослав, учившийся в соответствующем университете на архитектора, и тетушка его жены, Мария Андреевна Сабурова, старушка на год моложе меня, очень бодрая и подвижная, с которой мы смолоду были в дружеских отношениях, когда и моя и ее семья проживали в Петербурге в последних годах XIX столетия. Если Никита и Соня приняли меня в свою семью и в свои сердца, Маня Сабурова жертвенно приняла меня в свою комнату (другого помещения в их очень маленькой квартире не было), и эту ее услугу я никогда не забуду: с моим приездом она лишилась отдельной комнаты!

Так прошел год. В Париже я застала двух старших дочерей сестры Эльветы. Они были близнецы. Я их знала пятилетними девочками. С одной из них, Анной Чертковой, я возобновила знакомство в Вене, когда она только еще молилась о своем пропавшем без вести муже Сереже. Теперь они жили полные нового счастья, со своими детьми: Володей, Девулькой (Александрой) и новорожденной Маринкой. С ее мужем Сережей я познакомилась, когда он неожиданно появился у нас с Котиком в лагере ди-пи. Ему только что удалось бежать из Румынии. Анна была уже во Франции. Он был еще мирянином. Приехав к Никите, я застала Сережу уже дьяконом. Своего отца, священника, он уже не застал в живых. Отец его скончался, оплакивая своего якобы погибшего сына, чуть ли не накануне