Эта жестокая грация - Эмили Тьед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так… вы Богиня? Или нет?
– Верно.
Он испытал знакомое чувство. Однако ответа на свой вопрос не получил. Это была и Богиня, и не Богиня. Забавно.
– Послушайте, не хочу показаться неблагодарным, но не могли бы вы сказать, сработало ли? С ней все в порядке?
Свет колебался, практически обретая форму, но рассыпаясь и мерцая, как свеча у приоткрытого окна.
Перед ним возник мираж женщины, высокой и худой, со светло-каштановыми волосами и теми же темными глазами, которые он видел, глядя в отражение зеркала.
– Мама?
Его мать – или Богиня, похожая на маму, – протянула ему руку, в ее глазах плескались любовь и сожаление одновременно.
Ничто не помешало Данте потянуться в ответ.
Его ладонь нащупала тепло там, где должна была находиться ее рука. Свет двинулся вверх, покалывая кожу, пронизывая насквозь и согревая изнутри. Первый прилив эмоций – гордости, любви, уверенности – оказался столь же приветливым, как и огонь в очаге после ледяного дождя, в котором он мог бы купаться вечно.
Но тепло обратилось в жар – обжигающий, потрескивающий, опаляющий – с оттенком глубокого сожаления о том, что ему не хватило времени поступить иначе. Самый быстрый способ показать то, что ему требовалось знать. И на ожидание времени не оставалось.
Его мать улыбнулась, но зрелища печальнее он никогда не видел.
Она исчезла, и его разум взорвался.
Ненасытный, мрачный океан, поглощающий берег, разрушающий городские стены, извергал чешуйчатых, клыкастых существ с когтями, похожими на косы. Облака пепла застилали небо над реками крови, а повсюду горели, горели, горели люди.
Мгновение, и тьма, ставшая плотью, возглавила атаку, сражаясь с армией…
Его пронзило осознание, и, когда его поглотил ад, из горла вырвался крик.
Пятьдесят пять
Chi mora mor, e chi camba cambe.
Погибающие – гибнут, живущие – живут.
Алесса склонила голову к неподвижной груди Данте, не обращая внимания на грязь, кровь и ихор скарабео, засохшие на его рубашке.
Спасение мира было такой ничтожной победой.
Зажмурив глаза, она пыталась запечатлеть в памяти все, что у нее от него осталось. Как улыбались его темные глаза, даже когда губы не растягивались в улыбке. Как он смотрел на нее, словно отчаянно хотел прекратить, но не мог оторвать глаз. Какой защищенной и желанной она себя чувствовала в его объятиях. И как ей нравилось, когда он называл ее…
– Luce mia.
Алесса вздернула голову.
Затравленный взгляд Данте встретился с ее.
Она моргнула, но иллюзия не растворилась. Кожа на его лице натянулась от боли, но он был жив.
– Данте. – Она коснулась его щеки, и он резко вдохнул.
Отдернув руку, Алесса вскочила на ноги и бросилась в коридор, зовя на помощь.
Медики ворвались в храм, и она отступила. Она пережила войну, умудрившись не выплеснуть содержимое желудка наружу, но, когда Данте закричал, оскалив зубы в гримасе агонии, к ее горлу подступил кислый ком.
Он был жив. Жив. Слово превратилось в песнопение, а затем в молитву.
Медики тыкали, щупали и перевязывали Данте в течение нескольких часов, прежде чем погрузить на каталку и направить в пункт оказания помощи в Цитадели, но он был жив.
Чуть не истек кровью по дороге, но к восходу солнца – или закату, она, честно говоря, потерялась во времени, – ей сказали, что он стабилен.
Стабилен.
Алесса никогда не забудет звуки и запахи раненых и умирающих солдат. Ее битва войдет в историю как одна из самых коротких, но с довольно-таки колоссальными потерями, – но раненые были слишком растеряны от боли, чтобы заботиться о своем месте в истории.
Алесса пыталась сесть рядом с Данте, но он постоянно открывал глаза, бормотал что-то о говорящих тенях и воспоминаниях из будущего, казался настолько расстроенным ее непониманием, что, когда медсестра предложила ей уйти, чтобы он отдохнул, она послушалась.
Страдал не только Данте. Алесса обходила бескрайние ряды раненых солдат, останавливаясь, чтобы выразить благодарность и выслушать их молитвы, после чего разносила воду, бульон и бинты. Звала лекарей, если возникало чувство, что пострадавших можно спасти, и принимала последние слова, если других вариантов не оставалось.
Она уже начала думать, что разучилась молиться, но молилась с сотнями, и каждое ее слово было искренним.
«Защити их, Богиня, проводи домой в целости и сохранности. При жизни смертной или в покое вечном неси их в объятиях своих нежных и освещай любовью путь».
Финестра выполнила свой долг, а они выполнили свой.
Несмотря на потрясенные лица, Алесса старалась быть полезной любым возможным способом, пока час тянулся за часом.
Она промокала лоб солдата влажной тряпкой, когда ее окликнул тихий голос.
– Вы кому-то нужны в отделении интенсивной терапии, – произнесла медсестра, которая выглядела недостаточно взрослой для такой ответственной задачи.
Алесса поспешила в зону, отведенную для самых тяжелых случаев, пока ее сердце билось где-то в горле. Раны Данте были невероятно ужасными, но она видела, как он исцелялся…
– Адрик? – удивилась она, пораженная видом курчавой белокурой головы рядом с кроватью Данте.
Адрик находился поблизости и ухаживал за больными. Он работал помощником аптекаря. И являлся ее братом. Конечно, он пришел бы.
Адрик поднялся.
– Я принес лучшие имеющиеся обезболивающие, но он не примет их, пока не поговорит с тобой.
Данте лежал с открытыми глазами, но он смотрел в небо, а не на нее. Его лицо побледнело, челюсть была стиснута, а руки – сжаты в кулаки.
Он моргнул, и девушка выдохнула.
Адрик притянул ее в объятия и, крепко сжав, оторвал от земли.
– У тебя получилось, младшая сестренка.
– Отпусти меня, дурак. – Она легонько хлопнула его по спине. – Я все еще опасна. И ради Богини, ты на две минуты меня старше. Хватит нести чушь о младшей сестре.
Адрик рассмеялся и поставил ее обратно.
– Не хочу, чтобы ты зазналась только потому, что спасла всех. А теперь скажи этому прекрасному демону принять чертово лекарство, ладно? Он куда упрямее тебя.
Алесса опустилась на колени, стягивая одну перчатку.
– Данте… – Все его тело содрогнулось, когда она нашла его ладонь. – Прости, – выдохнула и отстранилась, неловко пытаясь снова натянуть перчатку. Девушка тихо выругалась. Конечно, он был слишком слаб, чтобы вытерпеть ее прикосновения. – Ты не примешь лекарство, пока не скажешь мне кое-что, да? – спросила, улыбаясь сквозь слезы. – Так говори. И тогда я волью его тебе в глотку.
– Кролло, – прохрипел Данте. Слеза скатилась из уголка глаза, и Алессе пришлось бороться с желанием смахнуть ее. – Он не закончил. Я видел… слышал… – Он остановился, чтобы сделать короткий, прерывистый вдох. – Все взаимосвязано. Твоя сила. Конец. Ничего не кончено.
Она шикнула на него.
– Но пока кончено, да?
Напряженный, болезненный кивок.
– Тогда отдохни немного и исцеляйся. И ради Богини, Данте, прими лекарство.
Адрик отмерил дозу и помог Данте приподнять голову,
