Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весь этот приведённый отрывок, в сущности, представляет собой программный документ, своего рода подорожную грамоту, вручённую автором
своему герою. Здесь фиксируется всё: несвобода и неизбежность выбора, осознание себя изгнанником, присвоение себе Байроновой бледности как символа
«сладчайшего звука» миссии изгнанничества, и, наконец, сама эта миссия как
«ключ», оправдание «блаженства духовного одиночества» и «дорожных волнений». Последние получают определённый адрес – Мартын теперь не просто
любитель путешествий и приключений, а посланец автора с поручением, которое
нельзя не выполнить. А русская словесность, русская история – это не для приобре-тения специальности, а паспорта, удостоверения, документа, в том единственном
1 В. Набоков. Подвиг. Предисловие к американскому изданию. С. 280.
2 Набоков В. Подвиг. С. 330.
3 Там же. С. 296.
4 Там же. С. 331.
185
виде, который Мартын будет признавать для себя при переходе границы. Поэтому
он не желает в Кембридже разговаривать о России революции, Ленина и Троцкого, а хватает в ответ томик Пушкина и начинает его сходу переводить. Это – его Россия, и другой он не признает даже под угрозой смерти. Автор, поднаторевший на
составлении шахматных задач, мучительным лабиринтом, но целеустремлённо ведёт его к поставленной цели. Посмотрим, как это получится.
Так же, как и Набоков, оказавшись в Кембридже, Мартын «почувствовал
себя иностранцем», и «дивясь, отмечал своё несомненное русское нутро… И
вообще всё это английское, довольно, в сущности, случайное, процеживалось
сквозь настоящее, русское, принимало особые русские оттенки». 1 Приступив к
изучению русской словесности и истории, Мартын поначалу был «поражён и
очарован» преподававшим эти предметы профессором Арчибальдом Муном, про которого говорили, что «единственное, что он в мире любит, это – Россия», но который полагал, что после октябрьского переворота той, прежней
России больше нет, она прекратила своё существование, так же, как, например, в своё время – Вавилон.2 (Как уже упоминалось, идентичный взгляд постули-рует в «Других берегах» сам Набоков: «…кончилась навсегда Россия, как в
своё время кончились Афины или Рим»).3 Гражданскую войну Мун полагал
нелепой: «…одни бьются за призрак прошлого, другие за призрак будущего».4
Этой фразой Мартын ответил Соне на её вопрос, собирается ли он ехать к
Юденичу.
«А вот мне не нравится, что говорят пошлости», – отрезала на это Соня в
его адрес.5 Он и так заранее боялся её насмешек, когда Зилановы, мать и дочь, в первый раз приехали навестить его в Кембридже, – и вот, получил оплеуху.
В следующий раз, когда Мартын с Дарвином приехал в Лондон, чтобы провести выходные дни у Зилановых, он, «как обычно при встрече с Соней, мгновенно почувствовал, что потемнел воздух вокруг него», он ощущал «странное
отупение», «под непроницаемым взглядом Сони показалось, что одет он дурно, что волосы торчат на макушке, что плечи у него как у ломового извозчика, а лицо – глупо своей круглотой… Прочное ощущение счастья … распадалось
в присутствии Сони мгновенно».1 Когда позвонил Дарвин и предложил всем
вместе поехать на бал, «Соня, поломавшись, согласилась», но затем сказала
Мартыну, что «устала и никуда не поедет». Дарвин, заехавший за ними с тремя билетами, уехал ни с чем. «Большое свинство», – заметил Соне по этому
1 Там же. С. 324.
2 Там же. С. 332.
3 ВН-ДБ. С. 156.
4 Набоков В. Подвиг. С. 332.
5 Там же. С. 334.
1 Там же. С.344.
186
поводу Мартын. Но Соня снова передумала и упрекнула Мартына, что он Дарвина не задержал. Позвонив Дарвину, она, «в бальном платье цвета фламин-го», вприпрыжку сбежала на бал. «Вместо радости за друга Мартын почувствовал живейшую досаду… “Чёрт её побери”, – пробормотал он и некоторое
время рассуждал сам с собой, не отправиться ли ему тоже на бал».2 И далее, чтобы отвлечься, Мартын начал утешаться фантазиями на тему романтических
приключений с какими-то воображаемыми женщинами, причём автор, заявляя
о своём герое как о бездарном, на самом деле демонстрирует его фонтаниру-ющим сочинителем, выдерживающим конкуренцию с осуждаемым «вралем»
Смуровым.
Зигзагообразному поведению Сони пора поставить диагноз. Когда Мартын чувствует, что в её присутствии «темнеет воздух вокруг него», а ощущение счастья немедленно «распадается», он совершенно адекватен. В современной психиатрии Соню без колебаний отнесли бы к типу личности, определяемой как шизогенный эмоциональный вампир. Единственная рекомендация, которая даётся в таких случаях потенциальной жертве, – немедленно прекратить
все отношения с носителем этого синдрома. В противном случае возможен
процесс, ведущий к эмоциональному истощению и даже попыткам суицида.
Именно это качество характера Сони явится главным фактором, вовлекающим
Мартына в химеру поиска доказательств того, что он заслуживает другого с её
стороны отношения, что он способен на подвиг. Замечание, которое отец Сони
сделал Мартыну: «Баклуши бьёте. Там ведь главное – спорт»,3 не вовсе лишено оснований. Но дело, конечно, не в спорте, а в том, что у Мартына по молодости (ему в романе – от 15-ти лет до 21-го года), по нереализованности ещё
способностей и склонностей, нет пока своего дела, призвания, которое могло
бы служить защитным барьером от посягательств эмоционального вампира, оградило бы Мартына самодостаточностью. Всё, чем он пока располагает, –
это воображение, болезненное
