Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
слишком широкий и неопределённый спектр романтических и героических
импульсов и потому легко поддающийся манипуляциям. И когда Мартын в
начале летних каникул, в Швейцарии, получает письмо от Дарвина с Тенери-фы, а дядя Генрих читает ему нотацию о допустимости путешествий только
после окончания учёбы и напоминает ему, как ждала его на каникулы мать, герой, пренебрегая назначенной с ней у грота встречей для совместной прогулки, неожиданно меняет маршрут и отправляется (повинуясь чувству проте-2 Там же. С. 346.
3 Там же. С. 343.
4 Там же. С. 347.
187
ста за отказ дяди поддержать его идею о путешествии, например, на Канарские
острова) с риском для жизни одолевать выступ скалы.
Описание этого эпизода таково, что он воспринимается как головокружи-тельный, почти физически, по сантиметрам скалы ощущаемый и, главное, аб-солютный и совершенно самодовлеющий подвиг. Требуется усилие, чтобы
осознать, что мысли о матери, сидящей и ждущей у грота, ни тогда, ни позже в
голову Мартыну не приходит. А вот Дарвина, невольного, письмом из Тене-рифы, провокатора этого скалолазания, он воображал «глядящего на него с
усмешкой» из-за нерешимости повторить снова тот же маршрут. Так, между
Соней и Дарвином, и чем дальше, тем больше, будет накапливаться потенциал, толкающий Мартына на последнее в его жизни путешествие.
«И с язвительным чувством недовольства собой он в октябре вернулся в
Англию».1 В ночном разговоре с Соней у Зилановых, в спальне её недавно
умершей сестры, куда Соня приходит к Мартыну, автор вынуждает героя вы-слушивать её героико-этические индоктринации, что «самое главное в жизни –
это исполнять свой долг и ни о чём прочем не думать».2 И это в ответ на замечание Мартына, что он «чуть не погиб… Да-да, чуть не погиб. Высоко в горах.
Сорвался со скалы. Едва спасся». На эти слова Соня лишь «смутно улыбну-лась», оставшись совершенно бесчувственной к происшествию, которое могло
бы стоить Мартыну жизни, и взамен снабдив его максимой о неукоснительном
выполнении долга. Зато в ситуации ночной спальни, потенциально чреватой
сексуальной провокацией, но как бы не понимая этого, она вдруг вскинулась, мгновенно и до слёз оскорблённая, когда Мартын не удержался и «обнял её, прильнув губами к её щеке». Сбежав, она назвала его дураком, но на следующий день простила, «потому что все швейцарцы кретины, кретин – швейцар-ское слово – запишите это».3
Так оно дальше и пойдёт: «Существование Сони, постоянное внимание, которого оно вчуже требовало от его души, мучительные её приезды, издевательский тон, который у них завёлся, – всё это было крайне изнурительно».4
Да и остальные близкие человеческие связи в жизни Мартына начали меняться
в неблагоприятную сторону: «Вообще, в этот последний университетский год
Мартын то и дело чуял кознодейство неких сил, упорно старающихся ему доказать, что жизнь вовсе не такая лёгкая, счастливая штука, какой он её мнит».3
Впоследствии Софье Дмитриевне, матери Мартына, пришлось задним числом
пожалеть, что когда она «безумно боялась, что Мартын, ничего ей не сказав, 1 Там же. С. 350.
2 Там же. С. 355.
3 Там же. С. 355-356.
4 Там же. С. З62.
3 Там же.
188
отправится воевать», она несколько утешалась тем, что «там, в Кембридже, есть какой-то человек-ангел, который влияет на Мартына умиротворительно, –
прекрасный, здравомыслящий Арчибальд Мун».4 Но в Муне – из-за того, что
тот относился к России «как к мёртвому предмету роскоши» – Мартын через
какое-то время разочаровался, и хотя Гражданская война уже кончилась, иногда, тем не менее, он «представлял себе в живописной мечте, как возвращается
к Соне после боёв в Крыму», и раздражался на мать, когда она говорила: «Видишь, это было всё зря, зря, и ты бы зря погиб».5
И с Дарвином были теперь у Мартына «свои счёты»: с мучительной рев-ностью он «представлял себе Соню и Дарвина вдвоём в тёмном автомобиле…
И невероятно было тяжко, когда Соня приезжала в Кембридж: Мартыну всё
казалось, что хотят от него отделаться».6 Сониной походкой, в определении
автора – «мелкого, неверного, всегда виляющего Сониного шага» – вполне
можно обозначить и повадки её характера: «Мартын размышлял о том, что ...
вот уже третья – последняя – кембриджская зима на исходе, и он, право, не
может сказать, что она за человек, и любит ли она Дарвина».7 Мартын – голкипер, ему предстоит важный матч, а Соня демонстративно спрашивает при
нём у Дарвина – может быть, это не так интересно и не стоит идти. Тем не менее, он лелеет надежду, что «среди толпы есть кое-кто, для кого стоит поста-раться», а после перерыва «Мартын с нового места опять высматривал Соню».
Напрасно – Соня и Дарвин, как оказалось, «давно драпу дали».8 «Ему сделалось тяжело и горько» – она всё равно не видела, как он удержал последний, трудный, под самую перекладину, мяч. Застав Соню в комнате Дарвина, на
кушетке, Мартын вместо поздравлений был встречен лишь попрёками, что
наследил. Зато она нашла «уморительным» рассказать Мартыну о
